"ОКНО" № 7 (10)

...жизнь это то, что продолжается, когда что-то случилось,               жизнь это то, что продолжается, когда ничего не случилось.                                                                                                                                                                 В. Лорченков   У меня роман с Ксюшкой из «Блестящих»!   Да-да, той самой, которая когда-то каталась на коньках, да бросила это дело, потому что грудь перевешивала. М-м-м, что за грудь... А потом стала петь, но все равно у нее ни черта не получилось стоять на сцене, потому что – да-да, - грудь перевешивала! Да нет, слово даю, роман! Ну, или почти роман... Ладно, скажем так – у меня почти состоялся роман с Ксюшей из «Блестящих». Ну да, та самая, которая уже ушла из «Блестящих», но все говорят про нее – вот та самая Ксюша из «Блестящих», - и у которой грудь как настоящий воздушный шар. Того и гляди вот-вот поднимет бедняжечку над землей, и совершит она путешествие в воздухе в 20 тысяч лье над Землей. Ах, мечта Жуля Верна. Да и моя, наверное, тоже. Я бы с ней слетал...   Кстати, как именно ее зовут, я запамятовал. Дело в том, что она не совсем та самая Ксюша, которая из «Блестящих» - какая разница, все блондинки в телевизоре одинаковы. Эта, которую я условно называю «ксюшей из блестящих» - уж очень они похожи – ведет передачу для дембелей. Передает приветы от «пацанов – девчонкам», от «девчонок пацанам» и вообще кому угодно и от кого угодно, лишь бы это хоть как-то было связано с армией. Например, с утра я слышал привет от прапорщика в запасе ракетной установке, которую тот обслуживал на Крайнем Севере. После чего, конечно, заиграла песня про «ты узнаешь, что напрасно, называют Север крайним, ты увидишь, он бескрайний, я тебе его дарю». При этом Ксюша так игриво поправила груди, глядя на меня, что я понял – она со мной заигрывает. Посмотрел еще чуть-чуть, точно! Ксюша только и делает, что отчаянно мигает мне, поправляя груди, одергивая маечку, которая из-за них задирается, обнажая ее выпуклый, ммм, животик,  да кокетливо откидывая прядь волос с лица. Вот я и решил – у нас и правда роман! Самый, что ни на есть. В конце концов, когда девушке нравится парень – настолько, что она облизывает губы, глядя ему прямо в глаза – а парню эта девушка тоже нравится. то у них начинаются отношения. А отношения, как правило, заканчиваются тем, что называется роман. Не так ли? Вот об этом я вам и толкую.     Своей блондиночкой я любуюсь уже долго. А больше по ТВ мне смотреть нечего. Все сплошь новости про террористические акты бандитов, половые акты звезд, наводнения, да пожары. Как будто и не уезжал из дому! Если бы не вечерний, утренний и ночной – да, бля, ночной! - вой этих, как их, муэдзинов, да? ну или как их здесь кличут, все было бы, как в родном городе. Как будто из квартиры не выходил. Да я, впрочем, и не выхожу никуда из номера. А ТВ... Что же. Все ТВ программы одинаковы. Это как «Макдональдс», только с сиськами. Ну, ТВ лучше уже тем, что на сиськи можно хотя бы просто посмотреть. В отличие от «макдональдсовой» жрачки. Интересно, кстати, есть у них тут «Макдональдс»? Хотя откуда мне знать, я пока еще из номера не выходил.   А как же мечети, церкви, и этот их Золотой Рог, спросите вы. Ну, в смысле я, но как будто вы. А никак, отвечу я вам за себя, потому что из отеля я, - повторяю для тупых, роль которых тоже беру на себя, тем более что мне это никогда не было трудно, ха-ха - не выхожу. И не выйду. Весь месяц в Стамбуле я намерен провести в гостиничном номере. Пять дней – уже получилось. Знаете, мне нескучно. Есть чем заняться.   У меня комплекс упражнений для пресса,  меня двадцать семь уроков английского языка, у меня – один путеводитель по Стамбулу, который я должен прочитать, чтобы написать еще один путеводитель по Стамбулу (ну а вы-то как думали? так они и делаются) и у меня – телевизор. По которому, правда, ничего, кроме прекрасной блондинки с сиськами, рвущимися из-под тельняшки, да и та – раз в неделю, по воскресеньям. Хотя, знаете, я включил еще какой-то турецкий канал... Так там показывают сериалы – смешные, хоть падай. Хотя турки, как я понял по музыкальному сопровождению, считают их, бля, упасть не встать какими печальными. А по мне – умора. Например, в одном сериале – я видел, - одна тетка, лет сорока, но эффектная, отдаю должное, работает телеведущей. ну, конечно, не как моя Ксюха, а в конторе посерьезнее – читает всякую серьезную галиматью с листочка, иногда хмурится. Я по -турецки не бум-бум, но догадался, что там речь о политике и еще каких-то ужасно серьезных и скучных вещах. Тем более, что за ее спиной показывали картинки: взрывы, демонстрации, прочее дерьмо, о котором я уже говорил. Так вот эта ведущая, ну, которая не ведущая, а понарошку ведущая – из сериала, - уходит из дому, потому что ее все задолбало. В комнатах много роскоши, родственники зануды, а ей хочется простоты и детства – это я понял, потому что картинку иногда перебивали сценами из ее детства, где босая смуглая девочка набирала воду в роднике, и несла кувшин через поле. Вот так бля...   Как принц и нищий, ага. Вот, уходит она из дому, тайком, вечером, закутавшись в вуаль, и музыка такая жалостливая – что хоть убейся. Я, например, смеялся до коликов. Так вот, когда эта дама пошла, куда глаза глядят, заиграла эта самая жалостливая музыка, что хоть убейся, и пошли титры на этом непонятном для меня языке. Из которых я узнал – увидав цифры 17 и 117, - что впереди у любителей этого офигенно динамичного сериала аж сто серий!   Это же надо. Тетушке понадобилось аж семнадцать серий для того, чтобы хоть что-то сделать – поднять свою привлекательную, признаю, задницу и послать на хер опостылевшие ей дом и родню. Которые, как я понял, сориентировавшись по местности – в прошлые свои приезды сюда я выходил, - живут в неплохом особнячке не так далеко от Босфора. Который, надо понимать, был куплен на средства нашей героини, заработавшей кучу бабла, читая новостишки про курс Доу-Джонсона, войны, заседания правительств и новости культуры. Которы... Ладно, не буду выстраивать тут конструкцию наподобие той, что сотворил Джек.   В общем, умора. Я-то, если бы знал, что это сериал, конечно, сразу бы его выключил. Просто думал, что попал, наконец, на кино. А тут – такое разочарование. Что делать? Смотреть этот гребанный сериал и дальше, потому что смотреть, собственно, нечего? Ну, нет  уж.   Я лучше подожду воскресенья, и замру с дембелями у экрана...   Почему я не выхожу на улицу? О, у меня социофобия. По крайней мере, я так решил, сэкономив при этом кучу денег, которые ушли бы на оплачу психа-мозгокопателя... Ох. Ну, ладно. Вы меня дожали. ТО есть, я сам себя дожал.  Честно говоря, вся эта книга должна была начинаться не так. Это должен был быть путеводитель – за который мне заплатили, между прочим, деньги, и который я вот уже пятый день не пишу, - с элементами юмора, гротеска, бурлеска, и литературы. Так, чтоб «по-человечески», как объяснили мне. И первый абзац этого текста должен был бы выглядеть следующим образом:   «Я только что с Золотого Рога, и, знаете, что, он и правда.. золотой. Нет-нет, ваш обозреватель вовсе не злоупотребил большим количеством турецкого спиртного напитка ракы, который турки смешивают с водой, отчего он приобретает мутноватый белесый цвет, так знакомый нашим женщинам по постельным утехам, ха-ха! Кстати, ракы и правда великолепен! Одна-две рюмочки не только не усыпят вас, но напротив, сделают отважным, как лев и галантным, как Казанова. Тем более, что ракы, смешанную с водой, Турции и называют «львиным молоком», что наводит нас на мысль не только о львах, но и о сосцах, которые дают его, ха-ха. Да, это все Стамбула, Стамбул – ах, Истамбул – как говорят мечтательно турки, именно его непередаваемая атмосфера делает даже такого закоренелого моногамного самца, как я, игривым и куртуазным. Кстати, женушка - ааа-у! Но – вернемся к Золотому Рогу! Золотой он и правда, потому, что закатное солнце Стамбула придает его водам необычайный, непередаваемый словами блеск. Это даже не золото! Это тончайшая червоная позолота, покрывшая пленкой бухту, и сохранившая на себе следы тяжелых колес, на которых перевозили свои ладьи через Рог грозные славянские князья...»   Вот так вот. Так оно все и должно было быть. Если бы не один маленький нюанс. Кое что, что положила в мои собранные для поездки сумки моя обожаемая («... отправляюсь ужинать, передав привет читателям нашего путеводителя и своей обожаемой малышке, лапууу-у-у-ля) супруга Инна. А собрала она мне, кроме необходимых для путешествия вещей, как-то – маникюрных ножниц, нескольких рубашек, двух пар обуви, галстуков, костюма, нескольких книг и зубной щетки, - маленькое бля известьице.     Новость о своем окончательном и бесповоротном уходе.   Стоп! У вас может сложиться ложное впечатление, - основанное, признаю, на несколько неправильном построении мной фраз,  и потому простительное вам, но не мне, - что она, Инна, всю жизнь только и делает, что уходит от меня. Увы, это не так. Регулярность этой привычки давала бы мне надежду на скорое возвращение. Увы, Инна ушла от меня в первый раз за все время нашей совместной жизни. И в последний. Отчего, как вы понимаете, наша совместная жизнь перестает  быть таковой. Вернее, уже перестала и уже – не совместная, ха-ха.   Чего уж там, она после ухода Инны и жизнью для меня быть перестала.   Не могу сказать, что я сейчас валяюсь на полу, скорчившись, и режу себе вены осколком стекла, полученного из разбитой настольной лампы. С потолка ко мне не свисает мой самый прочный галстук, а в наполненной ванной не дожидается, похотливо булькая, включенный кипятильник. Тем более, что и ванны, как таковой, в номере нет, только душевая, что ее, кабинка, дверьми которой я уже прищемил себе палец. Я спокоен. Я не верещу от боли, не рыдаю, и не бьюсь головой об стенку. Я просто тупо сижу на диване раздетый, поглаживаю себя между ног – знаете, ничего особенного, просто привычка такая, - и смотрю телевизор. А там клевая Ксюха подмигивает мне, поглаживая свои сиськи, и печальная эффектная турчанка бредет куда-то из дому под грустный и смешной напев какого-то их духового инструмента. И не то, чтобы у меня совсем не было сердца.   Я просто не успел еще осознать того, что произошло.   Пока что я, ухватившись за свои причиндалы, понимаю только одно. Моя жена собрала мне вещи для поездки. Приготовила отличный завтрак, - запах этой чашки кофе, смолотого, пока я брился при открытой двери в ванную, до сих пор у меня в ноздрях, - и поцеловала перед уходом на работу в щеку. Днем позвонила и пригласила пообедать в кафе. Я приперся с букетом, купленным в спешке, в полной уверенности, что забыл какую-то Совместную Торжественную Дату, и преисполненный раскаяния. Вместо Совместной Даты меня ждала новая. Жена, во время совместного обеда, который так и не состоялся по понятным причинам – кусок в горло потом бля не лез, - сообщила мне, что уходит. В смысле, не из кафе, а от меня. Что? Я ухожу от тебя, терпеливо известила она меня еще раз. Как она это сказала? Я морщуесь, пытаясь вспомнить все до последнего слова. И чтобы выражение лица, и все что вокруг. В общем, как оно все было на самом деле.   -         Я ухожу от тебя. Навсегда, - сказала она.   Мы о чем-то там еще поговорили, после чего я поднялся, заплатил, заехал за вещами домой, присел на диван, и, оцепенело глядя в стену, вызвал такси. Дождался звонка диспетчера, спустился, снова поднялся, потому что забыл чемоданы – таксист терпеливо ждал – и спустился уже с багажом. Дал погрузить его в машину, сел сам, и не вставал – ну, не считая пересадок из одного кресла в другое – до самого номера в своем отеле в Стамбуле. Наверняка моя задница путешествовала более интересно, чем я. Мягкое сидение такси, твердая скамья в зале ожидание, упругое кресло самолета, вновь сидение такси... Мозг мой, в отличие от зада, находился в одном, постоянном состоянии. Что-то вроде прострации.   Итак, я ехал четыре часа и летел два, - в общей сложности шесть, - для того, чтобы запереться в своем гостиничном номере, и начать учить английский, качать пресс, смотреть сериалы и развлекательные передачи по ТВ. Как видите, у меня ужасно много занятий. Всяких бля упражнений. От умственных до физических. Будет чем заняться, чтобы отвлечься и  постараться не думать о том, что она меня бросила. Или – что она от меня ушла. Что в лоб бля, что по лбу.   - Девчонки, ждите пацанов! - говорит блондинка.     И прощается до следующего воскресенья. Эй, эй, а что я целую неделю  смотреть буду?!   Я выключаю телевизор, и, раз уж ввязался, начинаю делать упражнения. Стань стройным и красивым, чтобы к тебе вернулась жена!  Тьфу! Да нет. Устань настолько, чтобы уснуть! Лечь на пол, скрутиться. Две секунды побыть в таком положении. Раскрутиться. Две секунды. Выдох. Вдох. Еще раз. Скрутиться. Раскрутиться. Как от боли. Хотя, конечно, я не раскисаю, о нет. По дороге в отель – вечером – стремясь проскочить Стамбул и миллионы его лиц, я видел настоящую Трагедию. не чета нашей, Инна.   Женщина с умным и тонким лицом – это по улице Истикляль, что-то вроде их Арбата, по крайней мере, здесь столько же педиков, иностранцев, панков и прочих засранцев, - за час до полуночи, сидела у стены и громко предлагала купить у нее елочные игрушки. Это в мае-то. В Стамбуле-то, мать вашу. Нет, это еще не трагедия, Инна. Ее трагедия – мальчик лет трех, - сидел рядом с ней, положив голову ей на колени, а она другой, свободной от игрушек рукой, прикрывала ему голову и глаза. Пока я понял, что она так пыталась ему заменить темноту комнаты с кроватью и поцелуем на ночь, прошло два-три квартала. Я не вернулся, я торопился в отель, замереть от своего небольшого, но все-таки, горя. Я думаю об этих двоих, и слезы выступают у меня на глазах. У моей жены они бы не выступили: Инна не то, чтобы была, - хотя какое к черту была?! она есть! - жестокосердна. Просто она гораздо более спокойный человек, нежели я. К тому же, мои слезы бы ее не убедили. Ее никогда и ничто не убеждало. Она сразу задала бы мне тысячу наводящих, разъясняющих и уточняющих вопросов. Я буквально слышу их:   -         Почему ты не вернулся? Тебе же не понадобятся деньги, ты не собираешься выходить из номера? Ты уверен, что у них правда все так тяжело и безнадежно: может, стоило остановиться, чтобы узнать истинное положение дел? Ну, или хотя бы купить эту гребанную елочную игрушку? Неплохой повод для заметки в модном путеводителе «Как я покупал елочную игрушку в мае, в Стамбуле, ха-ха, ваш обозреватель». Может быть, у них дела-то как раз идут неплохо, и в полночь они вернутся в небольшой, но уютный дом, где подсчитают прибыль от проданных игрушек, и посмеются радостно чему-то, а завтра пойдут гулять в парк, потому что плевать они хотели на школу, и мальчик растет как свободный человек? Может быть, это тих ВЫБОР – жизнь вне рамок?   Ну, все, все, Инна, прекрати, дав...   -         Нет, отчего же. Дальше. Тебя растрогал вид мальчика, которому, как ты предположил, негде спать этой ночью, с его мамой. Из этого, я так полагаю, следует, что ты обожаешь детей, и твое сердце смягчается всякий раз, когда ты видишь ребенка. Чего уж там, ты детолюбив! В хорошем смысле этого слова, конечно. Это похвально. Но... В таком случае, милый, могу я узнать, почему мы так и не завели ребенка за десять, - а это немало! - лет нашей совместной жизни, которая, как ты совершенно верно отметил, перестала быть таковой. Может быть, мы не обзавелись им просто потому, что тебе никогда никто на самом-то деле и не был нужен, а уж тем более какой-то там ребе...   Я вскакиваю, и кричу:   -         Заткнись, сука, ЗАТКНИСЬ, СУКА, ЗАТКНИСЬ!!!   Гляжу в зеркало и вижу, что плачу. Хотя нет. Плачу?! Да я реву, реву, как потерявшая теленка корова. Давлюсь слезами. Да нет, при чем здесь Инна. Женщина с трехлетним пацаном на руках, которой нечем его накормить и некуда отвести спать. Вот вам Трагедия. Так что, вместо «я поужинал отличной свежей рыбой – только что из пролива – и сейчас отправлюсь на Ипподром, а после меня ждет Голубая мечеть, которая на самом деле вовсе не, ха-ха. Голубая, а... », я напишу очень смешную книгу.  Ведь все, что не трагедия, смешно.   Ах, да, я совсем забыл сказать – я пишу книгу. По крайней мере, собираюсь это сделать. Она, нет, не книга, так мне и сказала:   -         Напиши об этом книгу. Изживи это в себе.   Правда, это она не просто так сказала. Сначала я сказал ей кое что. Как бы не не было стыдно об этом вспоминать... Ну, ладно. Я сказал ей:   -         Ты понимаешь, что я этого не переживу?   На что она ответила:   -         Напиши об этом книгу. Изживи это в себе.   После чего я сказал ей:   -         Ладно. Вставай и проваливай, сука. Я не желаю тебя больше видеть. Никогда. Проваливай!   После чего она долго поглядела на меня, - как мне сейчас кажется, с какой-то мольбой, - покачала головой, встала, и ушла. А я замер, обхватив голову руками.   Правда, перед тем, как я сказал ей, что не переживу этого, а она ответила – ерунда, как-нибудь переживешь, ты же писатель, подключи воображение, фантазию, черт побери, напиши об этом книгу, изживи это в себе; перед тем, как я сказал ей это, я просил ее еще кое о чем.   -         Ты меня еще любишь? - спросил я   На что она очень просто ответила:   -         Нет. Правда, нет. Разлюбила.   Удивительно, подумал я. Вот так. Просто. После чего вдруг понял, что не переживу этого. Она, как вы уже знаете, не согласилась с этим. Ну что же, и пока она права. Я жив. И я пишу об этом книгу. Изживаю это в себе.   Я сажусь на кровать. Я размазываю слезы по лицу. Я говорю:   -         Инна, Инна... Господь мой. Почему ты меня оставил?                                                  ххх            Задание номер один – упражнение на чтение с интонацией.   Добрый день. Привет. Меня зовут Владимир. Я женат. Мою жену зовут Инна. Инна – моя бывшая жена. Инна – инженер. Я – журналист. Моя работа – писать путеводители. Путеводитель – книжка, читая которую, вы получаете удовольствие от путешествия. Инна работала инженером два года. Сейчас Инна – домохозяйка. Мы живем в городе Кишиневе.   Кишинев это маленький город. Он – столица Молдавии. Молдавия это маленькая страна в Восточной Европе, которая находится между Украиной и Румынией. Общая площадь Молдавии – 10 тысяч квадратных километров. В Молдавии континентальный климат, несколько рек, и много холмов. Кишинев находится на семи холмах. Поэтому местные жители часто сравнивают его с Римом. Молдавия не омывается ни одним морем. Вместо этого с правой (восточной) стороны ее граница лежит по реке Днестр, а с левой (западной) – по реке Прут. В центре Молдавии есть реки Реут и Бык.   Национальная валюта Молдавии – леи. Не путайте ее с румынскими леями. Официальный язык Молдавии – молдавский. Молдавия состоит из тридцати уездов. Города и села Молдавии небольшие. В городе Кишиневе живут всего восемьсот тысяч человек. В молдавских лесах есть много птиц и животных. Город Кишинев состоит, в основном, из небольших пятиэтажных и девятиэтажных домов. В историческом центре города есть частные особняки.   Я, журналист Владимир, и моя бывшая жена, домохозяйка Инна, живем в одном из пятиэтажных домов Кишинева. У нас своя двухкомнатная квартира. Мы купили ее незадолго до нашей свадьбы. Свадьбу мы играли в ресторане, который расположен в парке, что в двух минутах ходьбы от нашего дома. В городе Кишиневе много парков. Там есть родники, детские площадки, и много цветов. Эти цветы видны из окна нашей квартиры, которая расположена на третьем этаже дома, где живем мы, журналист Владимир и его жена, домохозяйка Инна. Цветы есть и на подоконнике нашей квартиры. Инна любит цветы и выращивает их с тех пор, как мы поженились.   Наша квартира состоит из двух комнат. В той, которая больше, есть большой диван, телевизор и кресло. В кресле я люблю сидеть после работы, и читать газету. Домохозяйка Инна в это время любит поливать цветы. Инне – 29 лет. Мне – 32 года. У нас пока нет детей. И никогда не будет, потому что, когда супруги в разводе, у них не может быть детей, по крайней мере, совместных. Инна – красивая, рослая девушка. В школе она увлекалась волейболом. В Молдавии все дети обязаны ходить в школу до десятого класса. Потом они выбирают, куда им пойти учиться: в университет, или в профессиональное училище, чтобы стать рабочими. Инна выбрала университет. Она – инженер.     Я, журналист Владимир, который любит покачиваться в кресле после работы, читая газету, и глядя, как домохозяйка Инна поливает цветы, старше своей жены на три года. Инна младше меня на три года. Получается, разница в возрасте между нами три года. Это как один год, помноженный на три. Или три года, поделенных на один. Нас разделяют три года. Мы были женаты семь лет. Когда мы поженились, мне было 25 лет, а Инне 22 года. У нас была дружная семья. Когда мы завтракали, я говорил Инне:   -         Подай мне, пожалуйста, соль, дорогая.   На что она отвечала:   -         Да, конечно, милый!   После чего Ирина передавала мне солонку. Солонка это столовый прибор, в котором находится соль. Чтобы соль не становилась мокрой, после обеда мы ставили солонку в специальный кухонный шкаф. В кухонном шкафу тепло и сухо. Соль там не сыреет. После того, как Инна передавала мне соль, она просила:   -         Не мог бы ты налить мне чашечку кофе, Владимир? -         С удовольствием, милая, - отвечал я, и уточнял, - тебе со сливками или с сахаром? -         Две ложечки сахара, пожалуйста, и чуть-чуть сливок, буквально капельку, - улыбалась Инна.   Инна любит кофе. Конечно, я наливал ей чашечку кофе, и добавлял туда две ложки сахара и капельку сливок. Инна говорила «спасибо», на что я отвечал ей «пожалуйста», или «с удовольствием». После завтрака мы мыли посуду. На столе обычно находились: чайник, блюдца с чашками для чая и кофе, кофейник со свежезаваренным кофе, бутерброды с маслом, джемом, ветчиной и сыром. Тосты  и гренки, соль, перец, сахар, бумажные салфетки. Вареные всмятку яйца. Отдельно ветчина. Чайные ложечки для яиц, ложечки для чайных чашек и сахара, щипцы для сахара в кусках, вазочки для варенья и джема. Все это мы, журналист Владимир и домохозяйка Инна, мыли после завтрака.   Когда был выходной, то после еды мы отдыхали. Я читал газету, Инна вязала. Мы обедали, рассказывали друг другу, как прошла рабочая неделя, гуляли в парке, посещали выставки и музеи. Иногда к Владимиру и Инне приходили гости. Тогда обеденный стол переставляли из кухни в большую комнату, чтобы все гости могли поместиться. У Владимира и Инны небольшая кухня. Гости ужинали, после чего беседовали о театре, музеях и литературе, которой увлекается Владимир и о дизайне, которым увлекается Инна. После обеда те из гостей, которые курили, выходили на балкон, где были сигары, спички и пепельницы.   В маленькой комнате Владимира и Инны был диван поменьше, комод, и небольшой рабочий стол. На кухне – холодильник и компьютер, на полу – ковры. Инна ушла от Владимира несколько дней назад. Уходя, она сказала:   -         До свидания, Владимир. -         До свидания, Инна, - сказал он ей в ответ.   После чего закрыл дверь. Она негромко хлопнула из-за сквозняка.   Дверь у Владимира и Инны железная.   Прочитав текст, внимательно просмотрите его еще раз. А теперь попробуйте письменно и устно ответить на следующие вопросы:   Сколько лет Владимиру и Инне? Сколько предметов в квартире молодой семьи и что это за предметы? Какие предметы находятся в маленькой комнате квартиры Владимира и Инны? Сколько предметов – в большой комнате, и на кухне? Назовите все эти предметы. Сколько лет женаты Владимир и Инна? Кто Владимир по профессии и чем занимается Инна? Кто по профессии Инна? Как она выглядит? Кратко опишите ее. Чем занимаются Инна и Владимир по выходным? Чем они занимаются по вечерам в будние дни? Постарайтесь воспроизвести диалог между Инной и Владимиром на кухне, во время завтрака. Попытайтесь воспроизвести его с интонацией. Приходили ли гости к Инне и Владимиру по выходным? Как часто они приходили, если приходили? Сколько будет, если возраст Владимира сложить с возрастом Инны? Какие реки омывают Молдавию – с востока и с запада? Чем завтракают Владимир и Инна? Просит ли иногда Инна Владимира передать соль или перец? Сколько жителей есть в городе Кишиневе? Много ли в Молдавии больших городов? Что просит передать Инна у Владимира, когда они завтракают? Как выглядит Владимир? Где любит сидеть Владимир в то время, когда Инна поливает цветы в выходные дни? Куда выглядывают окна квартиры Инны и Владимира? На каком этаже она находится? Рослая ли девушка Инна? Инна – маленькая девушка? Кто Инна по профессии? Ушла ли Инна от Владимира? Кто ушел от Владимира? Инна ушла от кого? Что сказала Инна на прощание Владимиру, когда ушла от него?   Наконец, задание будет считаться полностью выполненным и может оцениваться наивысшим баллом, если вы самостоятельно ответите на вопрос:   - Почему Инна ушла от Владимира?                                                       ххх   -         Стоп, стоп, стоп!!! - кричу я. -         Стоп, стоп, стоп!!! - рычу я. -         Сто-о-о-о-п!!! - визжу я.   Будь ты неладна, Инна. Будь ты неладен, самоучитель английского! В коридоре испуганно затихает, издав последний всхлип, пылесос. Жаль. Под его мерное гудение так хорошо заниматься. Наверное, горничная тоже испугалась, с пылесосом. Репутации каюк. Хотя, честно признаю я, вглядываясь с большое, с меня, зеркало – ее и так уже нет. Потому что псих, который заперся в номере, и не выходит оттуда вот уже вторую неделю, а с персоналом связывается только по телефону или записочками... так вот, такой псих кумиром отеля не станет. Никогда. В какой угодно гостинице спросите. Ну, по крайней мере, если он не призрака короля рок-н-ролла. А у меня с Элвисом ничего общего, кроме полноты нет...   Впрочем, не раскисать! Не раскисать! Потому я и прибыл сюда, благородные сеньоры, чтобы изменить свои тело и душу. Я немножечко еще кричу, чтобы окончательно добить горничную, после чего распахиваю окно, срываю с себя одежду и начинаю отжиматься.   Раз-два, вдох, выдох. Владимир в прекрасной форме. Хрен тебе удастся сделать его подобием киселя, Инна. Это блюдо у тебя не получится, домохозяйка. Три-четыре, Инна ушла, ну так туда ей и дорога. Пять-шесть, получи соль, перец, коробку со своей сраной бля обувью, со всеми двести сорока тремя парами туфель, каждую из которых ты надела раз в своей гребанной жизни, курва. Семь-восемь, проваливай, и знай, что дверь хлопнула не из-за сквозняка, а это я специально обозначил легким хлопком твой уход – твой долгожданный уход, после которого я смогу, наконец, начать делать то, о чем мечтал все время нашей совместной так называемой жизни.   Жить для себя.   Вот дерьмо! Владимир журналист, Инна – домохозяйка. Питер – инженер, Лаура – библиотекарь. Вот что надо читать бля! Возьми себя в руки, говорю я себе. И вспоминаю – пора бы. Включаю ТВ, но, увы, на экране нет никого, ради кого я мог бы взять себя в руки. Ох. А фантазировать я сейчас не могу. Уход жены, этой проклятой суки, сделал меня реалистом. Ладно. Хрен с вами бля. Буду смотреть сериал. Не вздрочну, так поплачу. Ага. Вот он. Тот самый. Восемнадцатая серия.   -         Бульбульбульбульбульоглымаглы, - говорит она. -         Бульбульбульмаглыоглыбульбуль! - говорит он.   Она, ну, та самая турчанка, которая сбежала из дому, искать приключений на свою, - признаю, роскошную! - задницу, стоит около будки на колесах. Здесь в таких таскают бублики с самыми разными наполнителями. Сдоба, сдоба и сдоба. Наверное поэтому здесь так много толстых. Ну, у моей красавицы все еще впереди. Хотя будущее это недалекое, если она, - с тревогой думаю я, - станет жрать булки прямо на улицу.   -         Бульбульбульбульоглы! - говорит она, мило улыбаясь, и не обращая внимания на мои опасения, высказанные вслух.   После чего раз, и бублик с маком и пастой из маслин, - я здесь такие ел, ничего так, - у нее в руках. От неожиданности я со смеху по дивану покатываюсь. Ай да молодцы! Вот чудной народ. Бульбульбуль, одним словом. Инне бы понравилось – она любит клекот соловьев, булькание лесных ключей, шорох листьев, трущихся друг о друга, и вообще все бессмысленные звуки, которые могут только издавать все твари Божьи, большие, бля, и малые, и человеческие в том числе.   Я принимаю мир таким, какой он есть, говорила она. Ага, говорил я. Что же, говорю я сейчас, глядя трахнутый турецкий сериал в пустом номере отеля на Султанахмет, - значит, я перестал быть частью твоего мира, Инна. Ну, коль скоро ты перестала принимать меня таким, какой я есть. Чушь, говорит она. Все проходит, милый, говорит она. Оглянись! Вокруг сотни тысяч красивых женщин, которые жаждут тебя. И ты – ты, совершенно свободный. Налево пойду, блядь приведу, направо пойду, потаскушку притащу, прямо пойду - - на мальчишник попаду, на месте останусь – сами придут. Разве не этого ты хотел, милый? Вокруг женщины, женщины и женщины. Стада. Бескрайние поля покрыты женщинами. Бери же их. Ну, конечно, Инна. Ты, как всегда, на высоте в издевке. Женщины... Сорокалетняя Бульбульбуль из турецкого сериала, например, да?   Не ной, хором восклицают они обе, жена, то есть, простите, экс-жена, и сорокалетняя Бульбульбуль, кажется, слегка обидевшаяся на упоминание о своем возрасте; не ной, будь мужчиной, прими удар, останься на ногах, изживи это в себе. Вытрави это из себя. Что же. Я сажусь за комод, перед зеркалом – в халате, в белом махровом халате, Бальзак, бля, и записываю первую фразу.   «... в этот день все было, не как всегда. Во-первых, Инна была бледнее обычного, а ведь ее с самого детства отличал здоровый, пионерский даже, румянец. Именно благодаря ему Инну и взяли в секцию волейбола, когда старенький тренер, - заслуженный мастер спорта, - пришел в школу отбирать для себя рослых крепких девушек, чтобы сделать из них чемпионок. Ты, румяная, сказал он тогда нескладной девушке, пойди сюда. Инна часто вспоминала об этом, когда – уже взрослая, кандидат в мастера спорта по волейболу, - гляделась в зеркало, любуясь своим знаменитым на всю школу румянцем. Из-за него парни теряли голову, юноши в университете мечтали хотя бы на миг щекой прикоснуться к нему, то есть, в щеке Инны, и вот... Сегодня она бледна. Необыкновенно бледна.   ... во-вторых, у Инны слегка холодело в ладонях. Чего уж там! Ее руки, ее изысканно длинные белые пальцы, были холодны, как мрамор поутру во дворе открытого музея. Еще чуть-чуть, и по ним потекла бы – как по шероховатой каменной коже статуй, - просочившаяся из нутра скульптуры вода...   ... и, несмотря на холод, адский холод, пронзавший Инну с головы до пят, ее трясло и знобило. Она не думала о том, как чувствует себя. С самого утра ее занимала только одна мысль. Мысль, ставшая в этот  день ее «я». Инна думала о том, как скажет своему мужу, что уходит от него. Это должно было случиться вечером. Встреча с мужем была неминуема – с мужем, который в ней, Инне, души не чаял. Надышаться на нее не мог, и, как говорили подруги, был для Инны словно в какой небесной мастерской слеплен по заказу – настолько они подходили друг другу во всем. Особенно в сексе, отчего муж не раз шутливо намекал Инне на то, что не только они друг под друга сделаны, но и кое-что, что у них обоих ниже пояса – специально друг для друга шито...   И вот Инна, созданная для своего мужа Владимира, думала о том, как скажет ему, что уходит от него. Владимира, для которого была создана она, Инна.   -         Я ухожу от тебя, - шептала она весь день, репетируя эту фразу, это выражение лица, эту интонацию, этот жест, этот уход.   -         Я ухожу от тебя, - говорила она своему рабочему месту, экрану своего компьютера, рабочей доске своего отдела, ящику своего стола.   -         Я ухожу от тебя, - говорила она сидению в такси, спине таксиста, небу, крышам, голубям, кружившим над кафе, где они с Владимиром собирались посидеть вечером.   -         - Я ухожу от тебя, - говорила она небу, асфальту, газону, мячу, который катили ребятишки навстречу.   -         Я ухожу от тебя! - эту фразу она не сказала ему никогда...   ... потому что вечером он не пришел на их первое последнее свидание. Не пришел, хоть она и прождала его полчаса, а потом позвонила ему на мобильный телефон – он не отвечал. Инна подумала, как здорово, что все так получается, было бы хорошо, если бы он решил от меня уйти, это бы избавило меня от необходимости говорить ему «я ухожу от тебя», а потом встревожилась, вдруг что-то случилось?! Она выпила кофе, кусая губы, расплатилась, вызвала такси. Поехала домой, силе в кресло – она смотрела сериал, и ее слегка знобило, и в груди покалывало, а через час зазвонил телефон. Звонили из больницы. Это была авария. Он погиб сразу. Погиб, еще когда она шла к кафе, глядя на мяч, катившейся ей под ноги, и репетируя фразу:   -         Я ухожу от тебя...»   Ага! Я бросаю ручку и гляжусь в зеркало.   -         Это очень глупо, - поджимаю губы я. -         Очень смешно, наивно и по-детски, - грожу я себе пальцем. -         Это очень глупая попытка сбежать от того, что уже случилось, не так ли? - спрашиваю я себя. -         Ну, ты понимаешь, что я имею в виду, - говорю я себе. -         И не нужно отворачиваться, бочком бочком смыться не получится, - качаю я головой, - потому что от себя ведь не смоешься, не так ли? -         Так ли, - виновато говорю я себе. -         Боже мой, друг, - искренне поражаюсь я, - неужели ты готов был даже на то, чтобы убить себя, лишь бы не услышать этой фразы? Я ухожу от тебя... -         Неужели это все? - пожимаю я плечами. -         Неужели ты не в состоянии оценить все плюсы, которые дает тебе уход этой малоинтересной, в общем-то, женщины? - удивляюсь я. -         Конечно, киваю я, - попасть в аварию, умереть от инфаркта, или, там, от рака, или быть застреленным во время разборки уличных банд, все это было бы куда проще, правда? -         Ну, в том смысле, - объясняю я, - что это было бы куда проще, чем услышать то, что ты услышал. -         А услышал ты, - говорю я, - то, что ты услышал. так что же ты, мать твою, услышал?! - зло спрашиваю я себя. -         Ну, же! - прошу я себя. - Давай! К чему эти идиотские побеги от реальности, и реальных воспоминаний? Давай. Давай, чтоб тебя! Что ты, так тебя, услышал? А?! -         Я. Ухожу. От. Тебя. - помедлив, негромко говорю я. -         Вот и отлично, - тихо отвечаю я себе. - Вот и замечательно. Хватит попыток сбежать от реальности. Да, я бля повторяюсь. Ну и плевать. Хватит! Довольно того, что ты очень сократил ее, реальности, размеры, когда закрылся в этом гребанном номере. Кстати, как долго ты еще собираешься сидеть здесь? -         Кстати, я вижу, ты расслабился, чувак, - говорю я. - А ну, бля, встряхнемся. Что сказала тебе на прощание твоя женушка? Валяй!   Подняв голову, я отвечаю:   -         Она сказала, я ухожу от тебя. -         Отлично, - киваю я, - и ты, чтоб тебя, слышал это так же хорошо, как сам себя сейчас, в данный бля момент. -         Она ушла от тебя и точка. Пауза бля. Включай ТВ.   ... Красавица Бульбульбуль – я решил называть ее так, пока мы не познакомились, - бредет по набережной. То ли Босфора, то ли Золотого Рога, и никакой разницы бля, я между ними не вижу, потому что в обоих, представьте себе только! морская вода. Ага, которая везде одинакова. Мокрая и соленая. Вдоль нее, значит, и бредет моя Бульбульбуль, и выглядит чересчур уж уставшей. Ох, сколько их было, этих фильмов о богачах, выбравшихся на пару дней в окружение бедноты! Выше нос, девочка! Если бы тебе сейчас сказали, что ты попала сюда навечно, и помрешь на старом рваном одеяле, тебе было бы гораздо хуже. Ну, или если бы тебя бросил люби... К черту. В общем, этих фильмов было много. Не всегда хороших. И только турки догадались сделать из этого сто серийную мелодраму. Турция... Неудивительно, что я сюда попал.   Я тоже делаю сто серийную мелодраму из пустячного, в общем-то, дела.   Хотя чего это я! Ведь уславливался же с собой, - ну, и с Бульбульбуль, конечно, - что это будет комедия. «Рогоносец и его воспоминания». Комедия в трех актах. Я даже сценку для нее придумал. Представьте себе только. Она и она. Назовем их, ну, для удобства, Инна и Владимир. Сидят они, значит,  на террасе друг напротив друга, умильно улыбаются...   Она говорит: - Ой, милый, что это у тебя за левым плечом. Он говорит: - Что?!   Поворачивается и, роняя яичные желтки на рубашку, тупо созерцает окрестности. Она в это время быстро и решительно встает и уходит. Серая юбка чуть выше колена плотно облегает ее округлые, уже не девичьи, но еще не затяжелевшие ягодицы. Самый смак у нее ягодицы! Их похотливо провожает весь зрительный зал. Ну, кроме идиота, который тупо ищет «что-то», чего нет, с разинутым ртом и омерзительной кашицей пережеванной пищи в этом самом рту. Ягодицы при ходьбе волнующе перекатываются, трутся друг об друга. Кажется, вот-вот, и серая юбка заискрит, и задница вспыхнет. Вот так – пфффф!!!! В зале раздается учащенное дыхание. Что это? Не может быть! Да, нет! Да-да! Кто-то дрочит! Это – полный успех! Вот это роль, вот это магнетизм, вот это чувственность! И, по контрасту с этим, полное недоумение лицо кретина, который сидел напротив этой бомбы в юбке, этой обладательницы искрящегося мясного шара между ног -  красавицы Инны. Лицо идиота. В смысле, мое лицо.   Я, повернувшись в пустоту: - Инна, где ты?! Все посетители кафе, обернувшись в мою сторону, и привстав: - Она ушла, кретин! Только что! Навсегда!   Смех, аплодисменты, хохот в зале, у кого-то истерика, крики «бис».   Я тупо сажусь на место, и, глядя в тарелку Инны, говорю: - Ну, раз уж мы заказали здесь омлет, а ты не хочешь, то я тогда доем твою порцию, дорогая?   Зал взрывается аплодисментами.   Ну, и как вам?   По мне так, обхохочешься.                                                  ххх   -         Ха-ха-ха! - говорит Бульбульбуль.   Моя девочка делает успехи. Она стоит напротив мужика явно рабочей наружности. В кожаной куртке, с усами-стрелками, и звериной нежности взглядом. Гусар, переквалифицировавшийся в комиссара, только побриться не успел. Видимо, он ей что-то предложил, и моя красавица – за которую я начинаю беспокоиться, мало ли, большой город, одинокая красивая бездомная женщина – говорит ему «хахаха». Интересно, чего это он? Небось тащит ее в постель, да? Но моя Бульбульбуль цену себе знает!   Вообще бля всегда хорошо знать, сколько ты стоишь. Ни копейкой больше, ни копейкой меньше. Избавляет от ненужных проблем, от  рефлексии, там, всякой...   Конечно, мои грязные, - кстати, пора принять душ, решаю я, принюхавшись к подмышкам, - предположения не имеют ничего общего с развитием сюжета. Что же. Мысль о том, что эти предположения вообще появились, а еще воспоминания о ягодицах, плавно перекатывающихся под серой юбкой, напоминают мне о том, что две недели прошли без секса. Ну, что же делать. До воскресенья всего ничего. На экране следующая сценка. Она примерно такова: мужичок стоит в пекарне, у какого-то плоского камня, большого, огромного просто! и показывает Бульбульбуль, как надо раскатывать тесто. Получается у него, - признаю, - сноровисто и споро. Пекарь высшей квалификации! Вот кто он, решаю я. Но потом, судя по уважительным взглядам, которые на него бросают толстухи в косынках, присыпанных мукой – рабочие сцены, то бишь, пекарни, - понимаю, что брать надо выше. Он владелец пекарни! Но, судя по уважению, из простых работяг. И, судя по тому, что взгляды еще и чуть трепетные – мужчина-красавец.    Мужик хоть куда!   Моя красавица смотрит на скалку с тоской, но потихонечку втягивается в это дело. Вернее, растягивается – вместе с тонкими пластами теста, которое они там молотят, на этот камне. Вот те на! Звезда турецкого телевидения печет лепешки. Небось, пол-Стамбула рыдает... Получается у «звезды», конечно же, все из рук вон плохо: товарки шипят, все вроде к чертям, но мужичок улыбается и подбадривает ее взглядом. Томным таким... Жгуче-приторным. Давай, мол, катай!   Только я всерьез начинаю заинтересовываться сюжетом этой гребанной  комедийной мелодрамы, как экран гаснет, и по темному ползут красные, приторные, как взгляд пекаря, титры. Ох...                                                 ххх   Сцена «Уход Инны от Владимира». Оригинальный авторский сценарий. Комедийная мелодрама. Все основано на авторских событиях. Автор – очевидец случившегося. Совпадения имен случайны.   Кадр 1231. Мотор! Общий план. Небольшое кафе в центре Кишинева. Кирпичная кладка, терраса на двадцать пять посадочных мест – крупно показана бумажка с надписью «У нас 25 посадочных мест, столы не сдвигаем!» - вид на парк. В парке бьет фонтан, искрится. Крупным планом – фонтан. Потом – радуга. Крупно – желтая полоса радуги, затем – солнце. От него съезд вниз, к кафе. За стеной показан дым от мангала. Слышен гортанный говор кавказцев-шашлычников. Услужливые – подчеркнуть это выражением лиц массовки – официанты снуют между столиками, как муравьи. Чтобы было совсем уж понятно, крупным планом показать муравейник в парке, где тоже снуют муравьи. Потом – официанты. Так – несколько раз. Официанты бегают, заложив левую руку за спину, а в правой держа подносы с заказанными блюдами и напитками. Камера поднимается от решетки мангала вместе с дымом на высоту, примерно, человеческого роста. Поднявшись ввысь, замирает, и начинает лавировать между столиков. У одного, с края, у цветочной клумбы, камера вновь замирает. Чуть опускается.   В кадре – одутловатое лицо мужчины лет тридцати-тридцати пяти. Примечание для актера, который будет исполнять роль – выглядит герой как человек, жаждущий побеждать всегда, но приходящий, в лучшем случае, вторым номером. Всегда. Кожа лица – загорелая. Глаза большие, глубоко посаженные. В нем есть что-то неуловимо восточное. Может быть, это рубашка с характерным арабским орнаментом, может быть – крупная серебряная серьга в левом ухе, а может, такое впечатление производит его природная смуглость. Возможно...   На столе, за которым сидит мужчина, лежит, небрежно рассыпанный, букет цветов. Это розы. Крупные, голландские, на мясистом стебле, и почти без шипов. Мужчина машинально поглаживает стебли роз у основания цветка, и время от времени подносит одну розу к носу. Ему приходится внюхиваться -  голландские розы пахнут слабо. Улыбнувшись, мужчина встает, подходит к клумбе, и наклоняется к чайной розе с сильным ароматом. Наслаждается.   -         ..зывать? - спрашивает его издалека официант.   Мужчина делает заказ, и глядит на часы в мобильном телефоне. Слабо улыбается, покачивает головой. Глядит все время влево и чуть вверх. Любой психолог скажет, что так выглядит мужчина, который пытается понять – что же он все -таки забыл.   -         Свадьба? Годовщина знакомства? Чей-то юбилей? - шепчет мужчина время от времени.   Камера ускользает, слегка царапнув букет роз. Скользит назад, как вдруг останавливается, фокусируясь на стройной девичьей фигуре. Крупным планом: рослая девушка в стильном сером костюме. Строгий, он, тем не менее, наводит на мысли о стюардессах в жарких фантазиях холостяков. Возможно, виной тому ямочки на щеках девушки, или ее безупречная – куда там безупречному костюму – фигура. Девушка улыбается, и камера пошатывается, как при землетрясении. В кафе все  поначалу стихает, после чего мужчины заговаривают со спутницами несколько громче, явно желая привлечь к себе внимание вошедшей девушки.   -         А вот фиг вам, она моя, бля - довольно шепчет мужчина в углу, за столиком которого лежат розы.   Примечание для актрисы, которая будет исполнять эту роль: насколько это возможно, постарайтесь в день съемок заняться с утра любовью. Вы должны выглядеть как женщина, которая думает с довольной улыбкой насытившейся им. При этом должно пройти уже достаточно времени для того, чтобы в вашей улыбке было немножко намека на возможное повторение этого чудесного расчудесного тела. Короче, бля, говоря, вы натрахались, но еще немножко влезет.   Следующий кадр – ягодицы под юбкой, ласково потрагивающие сами себя. Они ласкают друг друга. Правая – левую, левая – правую. Они мнут друг друга, оглаживают, прикасаются, дразнятся. Ее ходьба – это их половой акт. Единение. Они мнут друг друга, пока девушка, улыбаясь, и глядя в глаза мужчине в турецкой рубашке – соединить их можно будет каким-нибудь новомодным способом, типа замедленной летящей пули, - начинает идти. Медленно – медленно продвигается она к своему мужчине. Как сквозь толщу воды. Раз, два. Раз, два. Мужчины непроизвольно поворачивают ей вслед голову. Самые выдержанные слегка скашивают глаза. Но и этого довольно для их спутниц. Кое-где раздаются хлопки пощечин. Девушка, победно улыбаясь, не оборачивается. Она плывет к ожидающему ее – и привставшему – мужчине, лаская свои ягодицы ходьбой. Мужчина встает. Они целуются. Он торопливо отодвигает стул. Она ласково благодарит его взглядом, и начинает садится. Он синхронно подсовывает под ее ягодицы стул, и когда девушка опускается полностью, под ней уже стул. Кафе издает вздох облегчения. Мужчина садится напротив, слегка сгорбившись, и жестом просит у официантки меню. Поворачивается к жене – это видно по обручальным кольцам на их пальцам (крупный план), и спрашивает:   -         Ну, как ты, милая?   Она улыбается, и говорит:   -         Отлично. Я ухожу от тебя.                                                   ххх   Мужчина некоторое время сидит с непонимающим видом. Спрашивает:   -         Что? -         Не делай вид, что ты не понял или не расслышал, - мягко говорит девушка. -         Я правда не понял, - говорит мужчина. -         Ты просто тянешь время, - укоризненно говорит она. -         Как, впрочем, всегда, - замечает она. -         Я ухожу от тебя, - повторяет она. -         Ты понимаешь, что я этого не переживу, - тупо помолчав, спрашивает он. -         Тебе обязательно было, тупо помолчав, ляпнуть какую-нибудь глупость? - спрашивает она. -         А что я должен был делать? Вздрочнуть, сплясав гопака, узнав, что от меня уходит жена, - тупо помолчав, ляпает глупость он. -         Я этого не переживу, - повторяет он. -         Ерунда, милый, - улыбается она. Вокруг миллионы красивых женщин. -         Миллиарды, - скептически говорит он. -         Ну ладно, сотни тысяч красивых женщин, - идет она на уступки. Они жаждут тебя. -         Это все из-за меня, - говорит он. -         Это все из-за меня, - горько говорит он. -         Из-за меня все это, - очень горько говорит он.  -         Да нет, - утешает она, - я просто тебя разлюбила. -         Это все из-за меня, - страшно горько говорит он. -         Нет, я ПРОСТО разлюбила, - объясняет она. -         Просто так ничего не бывает, - не верит он. -         Ох, умоляю, - говорит он. -         Да нет, - пожимает плечами он. -         Я вовсе не собираюсь устраивать сцен!!! - кажется, собирается устроить сцену он. -         Просто... - начинает он. -         Что? - терпеливо спрашивает она. -         Не смей говорить со мной как нянька с тяжелобольным! - злится он. -         Окей, - равнодушно говорит она. -         Ну, да! - зло говорит он. - Тебе уже наплевать на меня. «О кей». Ничего более равнодушного ты сказать не могла! -         Ох, - вздыхает она. -         Да, это все из-за меня, да... - говорит он. -         Это почему еще? - недоумевает она. -         Я чертов эксгибиционист! - кается он. -         Чертов, дьявольский экс-ги-би-ци-о-нист! - ищет он пепла. -         Не поняла, - не понимает она. -         Это все из-за «Самотыка», да?! - спрашивает он. -         Этой чертовой бля андерграунд книжки, где я даже фамилии наши не поменял! - сожалеет он. -         Где я бля описал все, как оно было с нами и теми веселыми студентами тем летом, ну, а еще о твоем романчике с тем профессором, и наш секс на помойке, и... Черт, черт, черт!!! -         Милый, - мягко говорит она, - да при чем здесь это? -         Ну, в смысле, - говорит он с некоторой надеждой, - я не должен был писать, как мы с тобой и той блондиночкой, кото... Да еще и... -         Ох, милый, да перестань ты, - просит она. -         Это-то здесь при чем? - не понимает она. -         Ну ... - теряет он надежду. -         Твоя книга, - говорит она. -         И правда, - клянется она. -         Хорошая, - хвалит она. -         Только вот... - замолкает она ненадолго. -         Я и правда тебя разлюбила, - сожалеет она. -         Так бывает, - уверяет она. -         Ты понимаешь, что я этого не переживу, - отчаивается он. -         А ты напиши об этом книгу, - оживляется она. -         Изживи это в себе, - предлагает она. -         Так значит, - с недоверием спрашивает он, - причина не в том, что  я написал о том, как мы... И о том, что... И о том, как ... Тогда... Потому что... Оттого...   Когда мужчина перечисляет, даже загибая пальцы и глядя при этом на них, звук уходит, и крупным планом показано скучающее лицо девушки.  Раздается только шум падающей на дно фонтана воды. Затем, крупным планом же, показаны его дрожащие губы. Они шевелятся, потому что мужчина говорит. Шевелятся все медленнее. Медленнее... Медленнее... Застывают. Теперь они просто мелко трясутся. Мужчина умолкает. Звук возвращается: слышны голоса посетителей кафе, шум двигателей машин с дороги, пение птиц, музыка в кафе. Мужчина подавленно бросает девушке:   -         Брошенный мужчина выглядит жалко, да... -         Я знаю, - говорит он. -         Особенно когда он не может остановиться, и говорит, говорит, говорит, - говорит, не в силах остановиться, он.   Девушка вежливо молчит. Пение птиц становится все громче. Постепенно оно сливается в какую-то единую музыку, в которой даже непритязательный слушатель без труда различит веселый мотивчик Моцарта. Это играет радио «Классика».   Мужчина кивает, не глядя в лицо продолжающей молчать девушке, говорит «я заплачу», и бросает на стол несколько купюр. Это выглядит более чем нелепо, потому что официант, стоявший поодаль, так и не решился к ним подойти, чтобы принести заказ. Мужчина встает и задирает голову. Камера крупным планом показывает его лицо, обращенное к небу. Глаза прикрыты несколько секунд, после чего широко распахиваются. Мужчина криво улыбается.   По его лицу было видно, что он обдумывал Последнюю Фразу.   И по лицу видно, что он ее придумал.   Когда его осеняет, он опускает лицо, и камера наезжает на место, где должна была стоять девушка. Оно пустует. Вдалеке, это показано вторым планом. мелькает серая юбка девушки. Не дождавшись Последней Фразы, она поднялась, и ушла. Мужчина смеется, садится, сбрасывает со стола розы – прямо на пол – и обхватывает голову руками.   Последний кадр – официант, с недоумением стоящий над мужчиной, и растерянно повторяющий за мужчиной.    -         «Последняя фраза «я заплачу»? - повторяет он. -         Что, простите? - спрашивает он. -         Вам плохо? - участливо осведомляется он. -         Плохо? - поднимает голову мужчина. -         Плохо? - переспрашивает он. -         Да мне конец, понимаешь ты? - говорит он. -         Мне конец. -         Конец.                                                      КОНЕЦ                                                        ххх   Конец? О, я, конечно же, снова вас обманываю. Что, в принципе, нестрашно. Куда хуже то, что я обманываю и себя. Слово «конец», это, увы, еще не конец. Вот такой вот конец... К моему великому стыду, в сценарии еще один кусок, правда, довольно забавный. Чего уж там, хватит тянуть – раз уж собрал козыри, выкладывай все на стол.   Итак. Часть вторая. Можно сказать, добойка. Достойный финал после конца. Крупным планом – мужчина, обхвативший голову. Над ним застыл в недоумении официант. Мужчина резко вскакивает, и с лицом, перекошенным от отчаяния (примечание для актера на эту роль – не нужно стесняться, гримасничай, как только сможешь, сынок...) стремительно проносится сквозь кафе. Из этого можно сделать эффектные кадры. Движение можно замедлять – пепел сигареты, зависший над пепельницей на чьем-то столике, остановившийся дым, застывшие с приборами в руках посетители... Потом все сменяется быстрым рывком – пепел моментально падает, вилки жестко втыкаются в рты, официанты спуртом достигают столиков. Очень быстро – статика. Быстро -статика. Именно таким образом мы пытаемся достичь эффекта Ощущения того, что испытывает мужчина, несущийся через кафе.   Крупным планом – капельки пота на его загорелом лбу. Застыв на секунду – безо всяких сомнений для того, чтобы его смогли взять крупным планом, - мужчина бежит за удаляющейся девичьей фигурой в сером костюме.   Добежав до нее, он хватает девушку за руки, и рывком разворачивает к себе.   Но хватает так неудачно, что его обручальное кольцо, падает, и крутится на асфальте, тихонечко звеня. Мужчина и девушка смотрят на кольцо, словно завороженные, прекрасно понимая символичность этого происшествия. Кольцо, показанное крупным планом, наконец, падает.    -         Все? - спрашивает как будто бы даже не мужчину, а кольцо, девушка. -         Все? - спрашивает она.   Наезд на лицо мужчины.   -         Послушай, - говорит он. -         Да, - говорит она. -         Я, я, я... даже не знаю, - говорит он. -         Так все... - говорит он. -         Неожиданно, - формулирует он. -         Послушайте, - говорит официант. -         Что?! - спрашивают оба друг друга. -         Вы оставили деньги, - говорит официант. -         Ты оставила деньги? - спрашивает мужчина. -         Ты оставил деньги, - поправляет женщина. -         Я оставил деньги? - удивляется мужчина. -         Вы оставили деньги, - уверяет официант. -         Но ведь вы так ничего и не успели выпить, - говорит официант. -         Отвали, - говорит мужчина. -         Как тебе не стыдно?! - возмущается она. -         Как тебе не стыдно себя так вести?! - спрашивает она. -         О, простите, - говорит он официанту. -         Простите, я не в себе, - оправдывается он. -         Ну, так ведь на то есть некоторые причины, - объясняет он. -         Меня, вы знаете, только что бросили, - доверительно говорит он. -         Бросила жена, - уточняет он. -         Вот эта замечательная женщина, - показывает он. -         И я бы не хотел, чтобы вы сердились на меня, а хотел, чтобы, напротив, простили меня и в качестве компенсации взяли эти деньги, - просит он. -         Прошу тебя, - просит она. -         Не устраивай сцен, - умоляет она. -         Простите? - недоумевает официант. -         Да ничего, - говорит мужчина. -         Это она не вам, - объясняет он. -         Прошу тебя, - говорит она. -         Разве брошенные мужчины не устраивают сцен? - удивляется он. -         Мужчины – нет! - бросает она. -         Хорошо, - соглашается он. -         Хорошо, я отказываюсь от статуса мужчины, - отказывается от статуса мужчины он. -         И удовлетворяюсь статусом Брошенного Мужчины, - говорит он. -         Это-то и плохо, - говорит она. -         А! Только сейчас понял! - понимает он. -         У тебя кто-то есть?! - спрашивает он. -         О, умоляю тебя, - говорит она. -         Значит, есть, - заключает он. -         Ты невыносим, - замечает она, - а сейчас особенно. -         Ничего особенного, - каламбурит он, - ведь я невыносим, ха-ха. -         Ну, что-то да держало тебя рядом со мной, - сухо говорит он. -         С этим невыносимым мужчиной, - иронизирует он. -         Все эти годы, - грустно добавляет он. -         Что-то да держало, - соглашается она. -         А сейчас не держит, - говорит он. -         А сейчас не держит, - кивает она. -         Убирайся, сука, - велит он.   Она молча разворачивается и поднимает руку, чтобы поймать такси с тротуара.   -         Стой! - вопит он. -         Прошу тебя, - холодно говорит она, не оборачиваясь. -         Прошу тебя, - просит она, - дай мне уехать. -         К нему бля?! - кричит он. -         К кому? - спрашивает она. - Бля... -         Ну, к тому, кто у тебя есть, - язвительно говорит он. -         А, да, к нему... - говорит она. - Ну, да. К нему самому. -         Ну и как, хорошо он тебя трахает?! - в ярости кричит он. -         Божественно! - закатывает она глаза, подзывая такси. -         Знаешь, - интимно говорит она, - это было что-то! -         Врешь, небось, сука! - бросает он. -         Небось нет у тебя никого, выдумала, лишь бы мне яйца прищемить побольнее напоследок! - снова кричит он. -         Нет, правда есть, - говорит она. -         Вот сука! - рычит он. -         Послушайте... - начинает официант. -         Отвали! - говорят ему оба, после чего официант отваливает. -         Ну, я желаю тебе счастья, сука, - холодно говорит мужчина. -         Взял себя в руки и желаю тебе бля счастья, тварь ты этакая, - говорит он, взяв себя в руки. -         Спасибо, милый, - кротко благодарит она. -         Будь ты... Хотя нет бля, просто бля уезжай поскорее, сука. Проваливай! - напутствует он ее. -         Ну, да, утешь самолюбие, - улыбается она. -         Отправь меня подальше, - говорит она, - после того... как я ушла. -         Давай, залечи раны, - предлагает она. -         Желаю счастья, - говорит он.   Берет ее голову в руки, силой поворачивает к себе и холодно касается своей щекой ее щеки. Убедившись, что ничего такого не происходит, она перестает сопротивляться. Постояв так несколько секунд, мужчина отходит, и ловит ей такси. Крупным планом – лицо девушки. Она выглядит растроганной.   -         Всего доброго, - говорит он. -         Счастливой поездки, - желает она. -         Спасибо, - благодарит он. -         Пока, - клюет она его в щеку.   Садится в машину, утирая слезу. Машина трогается и отъезжает. Мужчина садится на тротуар и рыдает. Крупным планом – слезы, тяжелые, большие, мужские, которые собираются на щеках и безобразно сползают на шею. Полная тишина, потом всхлипывания, которые перебивают равномерный шум фонтана. Мужчина сидит на земле, и утирает трясущееся лицо рукавами цветистой рубашки с орнаментом в арабском национальном стиле. Мужчина рыдает – тяжело, отвратительно, до икоты. Шмыгает носом, пачкает рубашку, опираясь о землю, пачкает лицо, вытирая его руками, заходится в плаче. Официант, помедлив, тихо отходит от него и возвращается в кафе.   Прохожие и посетители кафе, ставшие свидетелями безобразной сцены, смотрят на плачущего с жалостью и брезгливостью. Как, примерно, смотрят на безногого.    Да я такой и есть.   Поплакав еще, я уползаю.                                                ххх   Ну, и чего уж там, еще один, небольшой совсем кусочек. Вырезанный цензурой, он, тем не мене, был отснят. На всякий, я полагаю, случай. И, как бы неприятен он мне не был, все равно имеет право на существование. По той простой причине, что он, бля, был. Итак. Часть третья. Финал. Завершение. Концовка бля.   Дубль 3456. Крупным планом – телефонная будка в аэропорту. Кнопки – по очереди, 57-29-98. Чтобы было уж ясно, какой номер сейчас будет набран. Мужской рот. Красивые, полные губы, хорошо очерченные – ничего общего с тем говном, что сейчас закачивают себе в пасть все модные педики Москвы, это вам не ботекс бля, не силикон. Штучный товар! Впрочем, отвлекаюсь. Лицо. Очень крупно – лицо. Лицо так крупно, что оно размывается и в кадре некоторое время – смуглое пятно. Затем фокусировка. Лицо из-за этого становится как будто тоньше. Губы не дрожат. Глаза полуприкрыты. По всему видно, что человек, который стоит в телефонной будке, устал. Чертовски устал.   -         Устал. Чертовски устал, - шепчет мужчина. -         Устал... - выдыхает он.   После чего, как будто усилием воли, набирает номер. 5, 7, 2, 9, 9, 8. Гудки. Гудки. Мужчина смотрит на трубку с боязнью, кажется, он был бы рад положить ее сейчас на рычаг. Но, судя по всему, решил пойти до конца. Гудок. Шорох в трубке. Женский голос сухо, - она явно поняла, кто звонит, - произносит:   -         Алло? Это ты? -         Да, я, - говорит он. -         Я знала, что тебе не хватит характера удержаться... -         Послушай, - начинает он – я знаю, что все это ерунда, и все такое, но я бы... -         Что? -         Я бы... Я понимаю, что все это лишнее, и не нужно, но, может быть... -         Ну же, - спрашивает она, - договаривай. -         Но, может быть, ты передумаешь? - выпаливает в трубку он.     Несколько секунда камера крупным планом показывает зал ожидания аэропорта. Между стульев носятся дети. Где-то спят люди. Муравейник живет. Что? Ах, да. Крупным планом – муравейник. Потом снова аэропорт. Лицо мужчины.   Он (торопливо): Инна, пойми меня правильно. Я имею в виду, не прямо сейчас передумаешь, ну, а когда-нибудь потом? А? Когда-нибудь, малыш? Я буду ждать. Я хочу, чтобы ты знала, я буду ждать тебя веч... всегда. Я всегда буду ждать тебя. Она (красивый рот, губы выкрашены красной помадой, рот собирается, но потом расслабляется): ... (молчит) Он (глубоко вдохнув, посчитав до пяти про себя): Я понимаю, может быть, у тебя сейчас увлечение, тяга, и все такое, ха-ха. ну прямо как в детстве, когда на любой пень прыгнуть готов. Ну, то есть я не имею в виду, что это твой случай! Я о том, что все воспринимается именно так, когда у тебя Настоящее Увлечение. Я все понимаю. Но... Ничего, бывает! Кто из нас без греха и все такое, Инна? Но кто знает, малыш, может быть, твой суженный это все-таки именно я, ха-ха? Она: ... (молчит) Он (воодушевляясь) Я люблю тебя, люблю только тебя, когда я тебя увидел, то сразу влюбился, на той вечеринке, помнишь, мы танцевали, а потом кто-то выключил свет, и я тебя поцеловал, а ты ответила, да еще как, и из выпивки одна водка была, да яблоки, ну, а что еще бывает на этих студенческих вечеринках, и у тебя платье было черное, и я прижался к твоему животу, и подумал, ого, какой классный, какой плоский, какой мягкий, какой тверды,  а та ночь, в первую же ночь, Инна, ох ты, Боже мой, помнишь, Инна, помнишь?! Она: ...  (молчит) Он (слушая себя): Скажи мне сейчас, только скажи, всего одну фразу скажи, скажи мне прямо сейчас – брось все, и приезжай ко мне, я передумала. Она: ... (молчит) Он (с жаром): И я приеду, и мы забудем все это, как кошмар забудем, Даю тебе слово, что я никогда, никогда. слышишь, ни разу об этом не обмолвлюсь. Мы просто сотрем этот неудачный день, понимаешь? Она: ... (молчит). Он: Ну, что же ты молчишь? Она: ... (молчит) Он (с отчаянием): Ну, что же ты молчишь, малыш? Она:... (молчит) Он (с надрывом), НУ ПОЧЕМУ ТЫ МОЛЧИШЬ, ИННА? Она:... (молчит) Он (с рыданием в голосе): Ну, что ж, ну и ладно, ну и пусть, ок,  я тогда прямо сейчас пове... Она: ... (вешает трубку) Он: ... (долго стоит, уставившись в стену кабины).   -         Регистрация рейса Кишинев Стамбул подходит к концу, уважаемые пассажиры, про... - говорит голос из динамиков.   Мужчина медленно кладет трубку на рычаг, - гудение прекращается – и бредет к стойке регистрации.   -         Ну, все, бормочет он. -         Все кончено, - говорит он. -         Теперь уж точно конец, - смахивает он слезу. -         Конец, конец, - шепчет он.    Ну, что же.   Конец.                                                                  ххх   Задание номер 2. Кулинария. Итальянская кухня. Приготовление спагетти.   Триста раз отжаться, двести – скрутиться, и сто раз поднять кушетку, потому что штанги, вот бля удивительно, в номере нет. Все это выжимает из меня пот. И – почти – воспоминания. За дверью грохочет посудой горничная – ей, небось, до смерти охота зайти в номер, но еду она должна оставлять под дверью на столике. Маленький столик с колесиками. На таком я иногда по утрам приносил к постели зав... В номере убирают, когда я принимаю душ. В ванной комнате убираю я сам. Горничная никогда не увидит меня, даю слово. ну, разве что ей посчастливится поглядеть на меня, когда я буду съезжать. Причем когда я съеду и съеду ли вообще – это еще неизвестно никому, потому что неизвестно мне. Бронь номера открыта. Эти путеводители бля.. Столько сил уходит на то, чтобы побродить по городу и написать хороший, правда?   -         Ну, так ведь и путеводитель мы делаем хороший, а не говно какое-нибудь, «Мишлен» какой -нибудь сраный, говорю я в трубку, глядя на «Мишлен», из которого потихонечку творчески переписываю главу за главой. -         Ну, разумеется, - отвечают мне, - время еще есть, работайте!   Я встаю, и, голый, отдаю честь трубке, после чего прощаюсь, и, давясь от смеха, падаю на кровать. Служу Советскому бля Союзу! Рука задевает пульт. Так. Что у нас там по ТВ? Поискав по каналам, натыкаюсь на испанское кулинарное шоу. Ну, что же. Вполне себе недурно, совершенно ненапряжное зрелище. Ведущая поворачивается ко мне лицом – до этого мы могли любоваться ее задом, крутящимся у кухонной стойки, и зад показался мне неуловимо знакомым, -  и я вижу, бля, Инну. С гривой уложенных волос она выглядит чуть старше, и потому еще привлекательнее. Инна помешивает спагетти, я так понимаю, эта длинная срань из муки и есть спагетти,  почти никогда их не ел, потому что они напоминают мне сырой мясной фарш, ползущий из мясорубки; ел я их с удовольствием только один раз в жизни, но это чересчур личное, чтобы я вам рассказывал. А Инна помешивает спагетти и говорит:   -         О, мамма миа, спагетти эль чудо, о, твердые сорта пшеницы, о, я вам умоляю! -         Некоторые эль кретино, - говорит Инна, помешивая макароны, и бросив перца в салат, и многозначительный взгляд в мою сторону, - некоторые эль идиотто не понимают, что есть настоящий спагетти, что есть вкус, о, мамма миа! А он у спагетти есть. Дать свой мужчина эти спагетти... -         И, ммм, - закатывает глаза Инна. -         Ваш мужчина есть быть в экстаз от спагетти, если он, конечно, не эль идиотто, как некоторый мужчин, который только притворяется мужчин, а сам со своей эль женщина справиться не мочь! - улыбается Инна. -         Хотя, к чему слова и разговоры? - разговаривает Инна. -         Накормите своего самца этими чертовыми спагетти, с Правильным соусом, конечно, и он вам такое устроит... -         Да никакое бля Бородино, никакая битва за Нормандию не сравнятся с тем, что устроит вам мужик, которого вы, девчонки, правильно накормите спагетти с легким соусом из оливкового масла, чуточки чеснока и зелени с сыром! -         Помню, - упирает Инна руку в бок, и поворачивается в профиль к аудитории, - я со своим мужем... -         Я со своим рогоносцем-мужем, - поправляется она, хихикая вместе со зрителями, которые, как и положено на кулинарных шоу, сидят за камерой. -         Со своим, ха-ха, рогаликом, как-то поехала отдыхать за город, - вспоминает Ирина, и мое лицо краснеет, эй, эй, это же Наше воспоминание, сука, да есть ли у тебя хоть Что-то Святое, а бля?! -         Мы с ним еще не были женаты, и это придавало нашим... спагетти немножко... как это правильно по-русски? Немножко специй! Ха-ха. -         О-о-о-о-остреньких таких специй, - задумчиво тянет Инна. -         На мне были лифчик и чулки с поясом, когда нам в номер притащили миску спагетти, огромную просто. И вот, когда мой муж... -         ... тогда еще не тюфяк и размазня... -         ... взял в рот конец одной спагетти и сунул мне в рот другую... М-м-м... -         Мы подползали друг к другу медленно, - широко раскрыв глаза, говорит Инна, - как крокодилы. Мы всасывали ее, эту спагетти, и я чувствовала, буквально ощущала, как текла. Я текла по своим ляжкам, и они были липкими, девчонки, не поверите, но так оно и было, и я была как будто та жидкость, что лила из меня через край... Я текла... -         Впрочем, тогда я текла каждые полчаса. В тот период своей жизни. Ну, незамужние и свободные меня поймут. А сейчас... -         Спросите сейчас моего му.. бывшего мужа, где мои эрогенные зоны. -         Приготовьтесь слушать мычание и блеяние старого барашка, предупреждаю вас. Но тогда... Тогда. О, тогда!.. -         ... Тогда я вся была для него эрогенной зоной! -         Но вернемся в тот день, к той тарелке спагетти. Я текла. Меня, уважаемые зрители, - доверительно продолжает Инна, вытряхивая макароны в дуршлаг, - можно было посадить ляжками в эти спагетти, и им бы никакой соус не понадобился, никакое масло, поверите ли... -         Ведь они были бы пропитаны самым чудесным соусом в мире, соусом любви... -         Я так и сказала своему муженьку, тогда еще просто ухажеру. -         А он сказал... -         Знаете, что он сказал? - спрашивает Инна аудиторию лукаво. -         Он сказал – так попробуй его! - быстро говорит она и победно улыбается. -         Да-да. Сунул мне руку туда, в губы, ну, вы понимаете, в какие... Повертел там немного, потрогал, покрутил, руки у него нежные, признаю, да, о, да, а вы же понимаете, как это важно, уважаемые телезрительницы, и я кончила... -         ... в первый раз за тот вечер! -         А он дал мне руку! - говорит Инна, посыпая макароны зеленью. -         И я ее облизала, - ставит она тарелку на стол. -         Вылизала всю... -         М-м-м-м...   Миска пропадает из кадра, видимо, ее понесли зрителям на пробу. Инна становится в центре студии, и продолжает:   -         Потом мы взяли вторую макаронину, и прикончили ее так же.  Потом третью. Надо ли говорить, почтенная публика, что мы прикончили ее всю, эту миску спагетти? -         Ей Богу, когда мы закончили, нам впору было уборщицу вызывать, такая подо мной образовалась лужа... -         Но мы решили обойтись сами, и мы справились. -         Да, мой муж умел ласкать, умел трахать, это было что-то невероятное!!! -         Интересно, какая злая сила лишила его интереса к этим делам, оставив лишь простую эрекцию?... -         Но тогда... -         Когда он выдал мне десерт, - мм-м-м, я облизываюсь, вспоминая его, - облизывается она. -         Выдал прямо в глотку, о, я вся была вытрахана! На мне живого места не было, не было сантиметра тела, куда бы он меня не поимел! -         О, он, этот безумный самец, который за несколько лет обзавелся рогами, лысиной, животом и кучей комплексов, которые убили в нем не то, что мужчину, они даже намек на мужчину в нем убили. -         Поэтому, как вы понимаете, сегодня у меня на том конце макаронины – совсем другой мужчина. -         Горячий... Как мой бывший муж когда-то. -         Я вам скажу, девчата и ребята, - доверительно говорит Инна, - лучше и проще нового взять, чем старого отмыть да перевоспитать. А хотите, я вам кое что покажу? А? Ну, это только после рецепта. Записывайте!   На экране появляется рецепт, который озвучивается голосом Инны же...   Как сделать из мужчины отбивную. Встретьте его в достаточно молодом возрасте. Чтобы мясо было выдержанным, но не жестким. Чтобы молоком не пахло уже, но козлятиной не провонялось. Размягчите мясо, для начала, как следует. Для этого рекомендуется ласка – любая, оральная в том числе – особенно на первом этапе приготовления блюда.  Вообще, рекомендуем массаж по вечерам после секса и утренний минет – сочетание этих ингредиентов даже из человека-скалы сделает кучу пуха. Главный совет хозяйке, которая хочет сделать мужскую Отбивную – быть терпеливой. По крайней мере, как с тестом, чтобы добиться нужной стадии, необходимо терпение и терпение, хозяюшка. Ну, а если вас раздражает часто упоминаемое слово «терпение», то, простите, где же ваше терпение, милочка? Ха-ха. Итак, размягчив Мужчину, как следует, мы приступаем к более жесткому этапу приготовления. А именно – к отбивке. Начинайте, хозяюшка, бить – бить со всех сторон, со всех позиций, из всех положений, в любое время суток, скалкой и кулаком, стулом и табуреткой, эмоциями и чувствами, в сердце и по яйцам. Да-да, а вы как думали! И по яйцам! Брезгливым не место на кухне. В общем, на втором этапе просто бейте. Уничтожайте. Если он этого не заметил, значит, первая стадия прошла как надо – холодец ведь не заметит, что его бьют, не так ли? Ну, а если есть какие-то проявления боли, то вернитесь к первому этапу и терпеливо, - еще раз! тер-пе-ни-е – размягчите Мужчину до нужного состояния. Затем – вторая, и битье. ну, вы уже в курсе.   Итак, вторая стадия окончена. Тюфячок взбит, что надо. Теперь наступает самое важное...   -         Упс, дорогие друзья! - говорит Инна, появившаяся в кадре. -         Нет-нет, - уверяет она разочарованно загудевшую массу зрителей. -         Мы вовсе не собираемся на рекламу, - успокаивает она их. -         Просто, как только что сообщил мне режиссер трансляции, - торжествующе улыбается она. -         К нам присоединился тот самый Бывший Муж, о котором я вам столько, ха-ха, рассказывала! - звонко кричит Инна. -         Аплодисменты! - добавляет она. -         А вот и он, - говорит она под шквал аплодисментов. да бля Сталину меньше хлопали, чем эти кретины мне сейчас, но я почему-то не чувствую себя польщенным.   А вот и я. Крупным планом – голый, на гостиной кровати, широко раскинувший ноги, проветривающий, так сказать, яйца.   -         Типичный Мужчина, Который Думает Что Его Никто Не Видит! - смеется с аудиторией Инна. -         Ха-ха-ха, - смеется с Иной аудитория. -         Ставлю свою миску макарон, что камера просто не успела к тому моменту, как его палец был в носу! - говорит Инна, и я торопливо прячу палец, побывавший в носу, под подушку.  -         Но продолжим, - говорит Ирина.   ..два этапа пройдены, теперь самое важное. Берем Мужчину левой рукой за ту штуку, которую посасывали на этапе номер один, а другой за горло, причем берете очень крепко, чтоб не вырывался, и... Вгрызаетесь в его боковину, выедая сердце! Приговаривая при этом:   «Я от тебя ухожу. Я тебе не дам больше. Меня трахает другой мужчина.  О, как он меня трахает! Боже мой, КАК он меня трахает! Мама, мамочка, как он меня трахает! Он во мне, как рычаг в старом грузовике! Сунул, и поехали! О, я не могу, о, как он это делает, Боже мой, да, о, да! Он мой рычажок, этот мой новый мужик, о, Боже, как он меня пялит-то, ты даже представить себе не можешь, неудачник. Он – Совершенство. А тебе – все, все, да, милый, конец...   Не получишь больше ничего, ни кусочка ляжки, но мохнатки, ни рта, ни груди, ни живота. Облизывайся, да дрочи, рогоносец. Бегай по своим шлюхам, если у тебя хватило пороху себе их завести от меня тайком. Хотя я в этом не уверена. В чем я уверена – так это в Огромном Члена своего нового мужика, который этой колотушкой из меня всю пыль выбивает. М-м-м-м, если бы ты знал, КАК я кричу, когда он... Хотя, зачем тебе, бедняжка? Будь бесполым, живи проще. Все, конец...   Конец. Никогда тебе больше Там не побывать. И губы – эти сладкие губы в помаде, и те, чуть соленые, - никаких моих губ тебе не достанется больше. Эти губы в помаде – не сомкнутся они на твоем члене, никогда,  - слышишь, никогда, неудачник. Эти губы внизу – никогда ты их не коснешься... Отныне твой девиз - «Никогда». Нацарапай его себе на лбу. Выгравируй на табличке и нацепи себе между рогов. Никогда.   Никогда я под тобой не покраснею, никогда не заору дурным голосом, никогда не поцарапаю твоего безвольного плеча, никогда не задергаюсь, никогда не заплачу, никогда не прокушу кожу на шею, и засосов ты, гордый до беспамятства, никогда никому не покажешь, никогда не кончу, никогда, никогда, никогда... Все. Конец.   Я УХОЖУ ОТ ТЕБЯ»   -         Вот и все, девчонки! - радостно говорит Инна. -         Рогоносец готов! - рапортует она. -         Как и наши спагетти, которые мы сейчас с удовольствием попробуем! - улыбается она. -         Надеюсь, вы не против, если в этом мне поможет мой новый бой-френд? - спрашивает под ликующий визг толпы она.   -         М-м-м-м, - мычит она, сунув в рот конец спагетти, и предлагая другой рослому накачанному чуваку, слишком похожему на стриптизера для того, чтобы им быть, так вот на кого... - Артур, поприветствуй зал, зал, поприветствуй Артура!   Под нарастающий вал аплодисментов эти двое всасывают в себя макаронину, стремительно сближаясь губами. Артур глупо ухмыляется. Ставлю три миски макарон, что в голове у него сейчас всего один предмет, и это – та самая спагетти, которую они сожрали! Я щелкаю пультом и бросаю выключатель в стену...   Ну, а теперь, закрепляя навыки готовки, ответьте на несколько вопросов по этому тексту.   Кто трахает Инну? Мужчина трахает кого? Сколько жидкости стечет из Инны, если она съедает в секунду 10 миллиметров спагетти и за секунду же из нее вытекает 6 миллилитров влагалищной секреции? Учтите, что длина макаронины – семнадцать миллиметров. Инна поедает макаронину со скоростью семнадцать миллиметров в секунду, а ее рогоносец – муж делает то же самое со скоростью девятнадцать миллиметров в секунду. Через сколько времени они встретятся, если учесть, что длина спагетти – сто два миллиметра, а Инна начала есть макаронину на полторы секунды раньше своего вечно запаздывающего муженька. Сколько раз за ночь трахнет Инну ее новый любовник с членом-колотушкой, если он делает это с новой партнершей в среднем 5 раз за ночь, а Инна не желает останавливаться и на восьми? Муж трахнул Инну за пять лет совместной жизни три тысячи семьсот двадцать три раза, а Любовник за месяц – двести сорок. Сколько раз в среднем за месяц трахалась Инна за пять лет и один месяц? Сколько раз в месяц трахал ее в среднем муж? Сколько раз за пять лет ее трахнет Любовник, если предположить, что он сумеет сохранить темп? Какова частота сношений Инны и Любовника с учетом того, что еще двадцать три раза они сыграли, что называется, в верхние ворота, четыре – в нижние, и пятнадцать – всухую? Какие губы не сомкнутся никогда на члене Рогоносца, верхние, или нижние? Куда должна вгрызаться хозяюшка, намеренная изготовить из своего мужчины хорошую отбивную? Назовите предметы одежды, необходимые нормальной домохозяйки для того, чтобы совратить своего мужа на кухне? Начните с фартука на голое тело, подключите фантазию и воображение. Сколько раз за ночь с бывшим мужем, - тогда еще ухажером, - кончила Инна, если частота ее оргазмов за ночь составляла в среднем от 6 до 7 за час, а всего сексом они в ту ночь занимались четыре часа двенадцать минут шестнадцать секунд. Десятые доли можете не учитывать. Если женщина никогда больше не покраснеет под мужчиной, никогда не заорет дурным голосом, не расцарапает ему плечо, не поставит засос, на кончит, ерзая, - то как правильно называть такого мужчину? Напишите теперь это слово, проставьте ударение.  Длина постели, на которой Инна предается любви со своим Новым Парнем, составляет 2 метра 30 сантиметров. Ногами Инна достает края кровати. При каждом  толчке Парня она сдвигается чуть вверх на 0, 5 сантиметра. Рост Инны – сто семьдесят восемь сантиметров. Через сколько толчков своего Нового Парня Инна достигнет другого края кровати? На сколько раз в день чаще трахает Инну ее новый парень, если учесть, что...   Мать вашу, да у меня встал!!!                                                                   ххх   Уф! Немного холодной водички, - да-да, и туда тоже! - не помешает, не так ли? Нет, я не ищу трудных путей, но запереться в номере на месяцок и мастурбировать там месяцок – было бы слишком. Нужно выбирать. Что-то одно. Или дрочит, или сходить с ума. Да, совместить эти два приятных занятия было бы неплохим тактическим решением проблемы. Но не стратегическим! - говорю я, подняв палец, и встав в профиль к зеркалу. Бог ты мой, какой он здоровый! Ну, почему, почему, почему... Инна, идиотка ты этакая! Но о чем я? Ах, да. Дрочка и одиночество. Если делать это одновременно, то месяц пролетит быстро. А вот потом. Потом... Потом такая тоска нахлынет, что хоть вешайся. В том же самом, ага, номере.   -         Дрочить – это выдавать себе самому ложные бонусы! - сказал я как-то Инне, когда мы отдыхали на море, и я читал по вечерам какую-то хрень про игры, в которые играют люди, и людей, в которые играют игры, ну, что-то в этом роде... -         Это как? - спросила она. -         Ну, в смысле, выдавать желаемое за действительное, - начал умничать я, - начислять себе очки за то, что не дости...  -         Милый, а тебе никогда не приходило в голову, что можно дрочить просто потому, что захотелось немножко дрочить? - спросила она меня тогда.       Сейчас я понимаю, что то был первый звонок... Хотя, это я придуриваюсь. Потому что сейчас Первым Звонком в ее поведении, - стерва этакая! - мне кажется все, вообще все. Даже первые слова при знакомстве. Вот так. Рождаясь, ты начинаешь умирать, расставание начинается с первой встречи, с первого траха. Ну, еще бы. Не познакомишься, не расстанешься... Как глубоко!  Да я бля Сенека просто! Вот что творит холодная вода, равномерно пролитая на все части тела! Порфирий Иванов, вот он кто я теперь! Правда, Порфирий Иванов со все еще вздыбленным членом, а ничего такого в статьях про этого чудного деда, бегавшего по снегу босиком, я не видел. Значит, еще холодной воды! Еще!   Итак, онанизм – это выдача себе ложных бонусов, чтобы не говорила там моя бывшая жена, стерва и сука, бесчестно вытершая об меня ноги, бросившая меня и растоптавшая мое сердце. Лживая тварь! Еще и изменяла мне, наверняка. Ну, откуда-то ведь да появился у нее этот ее новый парень. Да и хрен с ними! Убирайтесь, оба!   Да и сексу онанизм не замена. Так что я зря увлекся. Хорошо хоть, вовремя спохватился. Освежившись, я завариваю чай и смотрю в окно. Через которое минутой назад на меня смотрела какая-то ошарашенная немецкая туристка из отеля неподалеку – здесь их лепят, как гнезда на скалы, - увы, довольно пожилая. Покрутив пальцем у виска, она задергивает шторы. Старушка, небось, решила, что я специально здесь голым разгуливаю. Убирайся и ты, старушка! Убирайтесь все вы.   Еще из окна видна мечеть, как она называется, я не помню, что-то связанное с именем Сулеймана, но, судя по вчерашней главе в путеводитель про нее, выглядит она замечательно! Уж вы мне бля, поверьте. Подумав про все это – мечеть, Сулеймана, минареты, путеводитель, главы, работу, слова, пожилых туристок, - я успокаиваюсь. Моя грудь вздымается все реже. Я щупаю ее, чтобы убедиться в том, что мышцы растут и становятся все тверже. Твердые сиськи, накачанный бицепс – что еще нужно нормальному бля мужику для счастья? А я намерен стать им, нормальным бля мужиком. Возродить к жизни все то, что вытравила эта сука, бросившая меня за то, что... во мне нет того, что она бля вытравила! Срань.   Итак. Как вы уже заметили, я писатель. Да, бля, писатель! Писателям вовсе не обязательно выражаться красиво, когда они говорят. Все свои красивые обороты речи я приберегаю для книг. К чему растрачивать себя впустую? Тот же онанизм! Да, я писатель. Очень приятно. Писатель. Ну, и что здесь такого. У меня три книги. И неплохая критика, между прочим.   Меня интересует анатомия моего неудачного, - как оказалось, - брака, одиночества, секса, насилия, и творчества. А больше ничего. Ну, по крайней мере, я так любил порассуждать, распустив свой пощипанный Инной хвост, во время своих немногочисленных еще интервью.   -         Меня интересует анатомия брака, одиночества, секса, насилия, и творчества. Да и только, - говорил я. -         А остальное меня, если честно, мало интересует, - бравировал я. -         Чего уж там, совсем не интересует, - откровенничал я.   И вот бля накаркал. Я подвергся психологическому насилию. Я лишен бля секса. Мой брак разрушен до основания, земля, на которой он возвышался, сожжена, перепахана плугом и посыпана солью. Я одинок, очень одинок, хоть меня и окружают сейчас призраки женщин, о, всех женщин, которых я когда-либо трахал, или не успел – а все потому, что я лишен секса... Секса, секса, секса. Ну, видное место среди этих призраков занимает моя бывшая жена Инна, что снова наводит меня на мысли о браке.   И я безуспешно пытаюсь понять, что же в моем случае является творчеством: уж не сраный ли путеводитель, который я передираю с другого сраного путеводителя, чтобы потом какой-нибудь кретин смог, передрав из моего путеводителя, написать свой бля путеводитель!   В результате, я в порочном плену своих сраных фетишей. Брака, одиночества, секса, насилия, и творчества. Я ношусь по этому кругу, и безуспешно пытаюсь уничтожить свои бля проблемы, закольцевав этот путь и проглотив сам себя. Нет-нет. Исключительно в переносном смысле. Отсасывать сам себе – я оставляю этот фокус Буковски. Кстати, Чарли. Ты тоже можешь убираться! Я желаю говорить только и исключительно о себе. Это же МОЙ гостиничный номер, не так ли? Я его оплатил, я его снял бля.   Снова обо мне. Я одинок, я в разводе, - дело за формальностями, - и что-то там выдумываю. Как сказала бы Инна, - изживаю. Сказала бы с иронией. Она вообще не верила во все эти трюки с литературой, творчеством, признанием, и тому подобным дерьмом. Инна была твердо уверена, - по крайней мере мне так кажется, а уточнить у нее я бля не могу, вот досада, да? - что я книгами Изживаю. Изживаю свои проблемы, свои страхи, свои многочисленные комплексы. Что же.   Скорее всего, она была права.   Чистая психоаналитика, в понимании ее таким малообразованным человеком, как я. О психологии мне известно лишь, что, чтобы вам не приснилось, это наводит на мысли о члене (ну, или влагалище, если вы мужчина), что Фрейд трахал пациенток, нанюхавшись кокаина, и что у него были нелады с зятем. Ну, а еще что лучший способ изжить проблему – все свои гребанные проблемы – это рассказать о ней. ну, а то, что я малообразован – покаюсь уж и в этом – и ведом самыми низменными, какие есть, инстинктами, ни у кого сомнений не вызывает. Почему-то. Хоть бы раз хоть кто-нибудь не сомневался в том, что я пишу просто потому, что делаю это хорошо и с удовольствием. Нет бля. Причины, причины, причины. Ты делаешь что-то, потому что... Да топтал я ваши потому что, я всю жизнь живу просто так!   -         Именно поэтому, - сказала как-то Инна на подобное мое замечание, - ты еще не повзрослел. План жизни. Вот чего нет у тебя, милый.   Да, да, представьте себе – и это тоже кажется мне сейчас звоночком, необычайно тревожным звоночком. Наверное, у меня просто паранойя. Помноженная на дурное образование, отсутствие начитанности и прочее дерьмо. Как говорит мой издатель, я и книги без слова бля, какого-нибудь грязного феерического траха и и пары-тройки страшно убиенных покойников, написать не могу!   И она тоже, бля, права!   Правда, все заблуждаются насчет мотивов. Ну, кроме Инны, моей обожаемой сучки Инны. Уж она-то, проницательнейшая из всех стерв, она, щуп, пронзавший меня до самых потрохов, она, мой рентген, уж она-то бля знала.   Инна знала, что все это у меня со страху.   С дикого бля перепугу. Ох. Самое увлекательное во всем этом, - думаю я, лежа на кровати, и щелкая пультом телевизора, и перескакивая с канала на канал, с мысли на мысль, - ну, в истории со мной и моей женой, так это внезапность. Все произошло стремительно и неожиданно. То есть, внезапно. Ну, да стремительно и неожиданно и есть внезапно. Спасибо, не нужно, я же писатель, забыли?   Так вот, эта внезапность делает нашу историю похожей на смерть. Хотя... Как-то я, тоже кокетливо – что, как теперь оказалось, ужасно бесило Инну, - ляпнул, что смерть это не остановка бытия. И снова бля накаркал. Самое смешное. что я оказался прав. Жизнь-то и в самом продолжается. Вот он я, Господи, голый, мокрый, с сердцебиением птицы, лежу на покрывале тяжелой кровати, а та стоит в в гостиничном номере, а тот глядит на тебя снизу окном, в котором мелькаю я. Я есть, я существую, я в Бытие, хоть смерть и случилась – смерть любви, смерть тяги. Причем в моем случае она еще не прошла. Мне все еще хочется Инну, хоть наш роман и окончен, хоть мы вдвоем для него, чувства – мертвы. Меня все еще тянет.   Так, наверное, некоторое время растут ногти и волосы у покойника...   Я думаю об этом немного, а потом смеюсь. А вот и покойник. Ну, конечно, бля - жмурики, трах ругань. Три краеугольных камня творчества нашего знаменитого земляка.   Так или иначе, а жизнь в самом деле не прекратилась. Ладно. Надо забыться. Я вытаскиваю из мини-бара бутылку вина, и сгрызаю обертку.  Проталкиваю пробку пальцем внутрь, это мой любимый фокус, я даже отказался от штопора из-за этого, и Инна очень ругалась, и теперь-то я понимаю, что это был тоже звоночек... Да у меня, получается, вся жизнь была сплошной звоночек. Прямо школьная перемена какая-то! Ну, что же – значит, надо выпить за то, что она закончилась. На экране мелькает что-то знакомое...   Стоп! О, да это же Бульбульбуль!  Девочка моя! Муа! Муа-муа, делаю я губами поцелуйчик, и едва не слетаю с кровати, потому что вино паршивое и крепкое. Впрочем, такого и надо было. Бульбульбуль, в отличие от меня, трудится, как хорошая прилежная девочка. Она лепит лепешки на этом их камне, раскатывает тесто, а на нее смотрит этот чувак, ну, которому принадлежит пекарня. Смотрит причем сзади, потому что тихо вошел в помещение. Вуайерист хренов. Я начинаю ревновать, знаете. Пялится на задницу моей девчокни бля. А она себе лепит, лепит, а взгляд у мужика все теплее и теплее.   Небось, трахнуть ее хочет, грязная скотина!   -         Роксолана! - нежно зовет он и Бульбульбуль оборачивается.   Ага! Роксолана! Очень приятно. А я Владимир. Владимир Лоринков. А знаете ли вы, что у меня три книги, да и критика неплохая? А еще я все-таки слетел с кровати, потому что трудно, задрав голову, тянуть крепляк из бутылки, держа ее в правой руке, задумчиво перебирать яйца левой, и при этом изворачиваться, чтобы взглянуть на экран.   Роксолана поворачивается, и говорит этому своему новому корешу, который подобрал принцессу, а сам думает, что безработную...   -         Оглыоглыбульбульбульдыр, - голосом ангела говорит она. -         Бульбульоглыдыр, - отвечает он, будто масло мажет. -         Бульбульбырбур?! - мило улыбаясь, спрашивает она, и у нас с ее дружком екает сердце и, держу пари, не только. -         Бырбульбульбыр, - успокаивающе говорит он ей. -         Гм, - прочищаю я горло. -         Кхм-кхм, - даю о себе знать я. -         Бульбульбырдыртыр, - вклиниваюсь после необходимой звуковой прелюдии я, и, ей Богу, оба они смотрят в камеру, на меня, то есть, с неодобрением. -         Бульбульбульбр! - осуждающе говорит турок. -         Бульбульбульбр! - согласно и тоже осуждающе говорит Роксолана. -         Бырбурбур! - хором говорят они, и отворачиваются.   Вот так бля. Вот вам и хваленое турецкое гостеприимство! А еще бля туристическая империя мира! А, чтоб вас! Не рады мне... Я вынимаю из мини-бара вторую, сдираю зубами – не время грызть! - обертку, и выбиваю пробку. Пью, и немного вина стекает на подбородок, грудь, и живот. Я размазываю их левой рукой, чувствуя себя необыкновенно эротичным. Чего уж там, я бля сокровище! Никому не нужное сокровище! От неожиданности, с которой на меня нахлынула эта мысль, я делаю большой глоток, и чувствую слезы на глазах.   -         Упс, - говорю я, и мне становится нестерпимо жаль себя.  -         Пардон, - извиняюсь я перед Роксоланой и ее турком. -         Простите, голубки, - чувствую себя уязвленным я. -         Простите, что вмешался, - церемонно кланяюсь я, и снова падаю с кровати. -         Упс бля, - говорю я на полу. -         В смысле пардон, на нашем языке «упсбля» это пардон, - объясняю я застывшей от брезгливости парочке.  -         И здесь я бля лишний, - всхлипываю я, не глядя на экран.  -         Ну, ладно, - жму подрагивающими от рыданий плечами я. -         Ладно, я не буду смотреть, раз уж вы бля так этого не хотите, - обижаюсь я. -         Причем я оказался здесь случайно! - оправдываюсь я. -         И не виноват что вас бля показывают по телевизору в МОЕМ номере! - заявляю я. -         Хотя я мог бы быть вам другом! - говорю, ложась на живот, я. -         И я вовсе не думал там ничего насчет Бу... насчет Роксоланы! - бросаю я специально для этого турецкого бля мушкетера, который, без сомнения, приревновал меня к своей красотке. -         Я не собирался делать ей предложений всяких там! - вспоминаю я про вино, и пытаюсь пить его, лежа ничком; знаете, получилось! -         Я просто.. просто заинтересовался ей.. как бля другом, - объясняю я. -         Вот... - говорю я. -         Так что бульбырбурбыльбур, - говорю им я. -         В смысле пока, жестокие люди, - плачу я. -         Бульбульбульбуль, - говорю я.   После чего, задрав голову, допиваю вино. Бросаю тайком взгляд на экран. По нему ползут титры и играет ужасно смешная трагическая музыка. Кино кончилось.   Я тоже вырубаюсь.                                                  ххх   Задание номер три. Прикладная психология, почерпнутая из книг про игры, в которые играют люди и про людей, в которых играют игры. Упражнение выполняется в паре.   Я: Почему ты ушла от меня? Она: Милый, этому есть множество объяснений, ни одно из которых не будет, - в силу некоторых причин, связанных с особенностями твоего характера, - достаточно убедительным для тебя. И, в то же время, каждое из которых, само по себе, было достаточным для меня основанием, чтобы уйти от тебя. Я: Ну, ладно. Усаживайся на этот диван поудобнее. Можешь даже прилечь. Нет, не на живот. Признаю, вид твоих ног и зада будет волновать меня. Да, так отлично. Дать плед? Она: Да, пожалуйста. Я: Прошу. не стоит благодарностей. Итак. Ты сказала, что есть множество причин твоего ухода. Для меня они, якобы, незначительны и не повод разрывать отношения. для тебя каждая – причина разрыва. Попробуем же поговорить хотя бы об одной из них. Ну, например... Я стал менее красив для тебя? Хуже в постели? У меня испортился характер? Неприятный запах исходит от моих вещей? Возникли привычки, которые стали раздражать тебя? Вероятно, появился храп? Я перестал стесняться тебя в бытовых мелочах? забываю прикрыть дверь туалета, когда захожу туда? Она (лежа на диване, укрывшись пледом до подбородка): Я не хочу тебя огорчать, но... Если бы я любила тебя хоть чуть-чуть, ни одна из перечисленных тобой причин... Он (торжествуя): Так значит, из-за всего этого! Она (не обращая внимания): ... не была бы веской, чтобы бросить тебя. Ты путаешь причину со следствием, милый. Сначала уходит любовь, потом – раздражают привычки. Любимому же мужчине можно простить все. Я (едко): Даже то, что он забыл твои эрогенные зоны? Она (спокойно): Да, конечно. Я (пораженно): Вот как? Она (улыбаясь): Если мужчина любим, эрогенные зоны сами дадут ему о себе знать. Я (волнуясь): Я вижу, ты влюблена. Она (спокойно): Да. Я: Ну, хорошо, я не  стану выяснять, куда они переместились, эти твои эрогенные зоны, хотя, смею напомнить, несколько лет назад, стоило мне ткнуть в тебя пальцем, ты ВСЯ была эрогенной зоной. Она (помолчав): Верно, доктор. Я (холодно) Мне бы хотелось, Инна, чтобы ты понимала, что именно происходит сейчас – здесь, между нами. Это – не сеанс психоанализа, и я не доктор. То есть, доктор, но... не по живым. Я, скорее, патологоанатом. Препарирую умерший брак. Может быть, это последнее, что мы делаем вместе, поэтому я прошу тебя проявить сдержанность, такт и уважение к покойному. А ты в данном случае – просто стажер медицинского колледжа, который присутствует при вскрытии. Лезть хирургу через плечо не нужно, и и зевать, поглядывая на часы, тоже невежливо. Она (не открывая глаз): К чему это все ты? Я: К тому, что время от времени я буду просить тебя подать мне инструменты, утереть пот со лба, или посветить туда, где чересчур темно. Она: Заметано. Я (вскинув голову): Я никогда не слышал от тебя такого слова. Наверное, у своего нового мужчины подцепила? Она: Согласись, недурно, когда цепляешь у любовника всего лишь какое-то словечко? Я в том смысле, что всегда ведь можно подцепить что-то куда более худшее. Разве не так? Я (терпеливо, еле заметно вздохнув): Ты совершенно права, Инна. Кстати, если уж мы с тобой упоминаем ту самую инфекцию, которая доконала покойного – то есть, наш брак... Она (раскрыв глаза): Это ты о моем нынешнем, что ли?! Это он, что ли, инфек...  Я (успокаивающе): Мне бы хотелось также, чтобы ты правильно понимала значение слова «инфекция» в данном случае, дорогая. Ничего уничижительного. Просто констатация того статуса, который приобрел твой новый мужчина для нашего брака. Констатация постороннего вмешательства в наш жизнерадостный организм... Являясь, по сути, последним ударом по браку, твой, - как ты выражаешься, нынешний – и стал инфекцией, раз уж мы прибегаем к медицинским сравнениям. Она (язвительно): Ты прибегаешь. Я: Ладно, я прибегаю. В общем, никакого подтекста. Она: то есть, ты не обозвал его так паразитом? ну, утонченно, как ты умеешь, когда на тебя находит? Я: Да нет, что ты. Вовсе нет. Инфекция для брака. При чем здесь паразит? Мы же не дети, чтобы вот так... Она (подозрительно): Точно? Я: Бля буду! Она: Ну, ладно. Продолжай. Я: Раз уж мы заговорили о нем, то давай обсудим Это. Она (открыв глаза и улыбнувшись): Что? Я: Ну, давай поговорим об Этом... Она: О чем? Я: Ну, я же просил, без шуток. Давай Это... Она: Что, черт побери?! Я (терпеливо): Поговорим о твоем новом парне... Она (улыбаясь) Он не мой новый парень. Он мой любовник. Я (слегка сжав зубы) Ладно, давай поговорим о твоем новом любовнике. Она: Эй, ты думаешь, я не понимаю, куда ты клонишь? Давай-ка договоримся так – никакой порнографии, ясно?! Я (поспешно, пожалуй, чересчур поспешно): Ну, конечно, до... Она: Все эти разговорчики про то, что трах, трах и еще раз трах это просто необходимо, что трах это Жизнь, и что все эти сальные обсасывания траха Важны Для Искусства, - все это оставь для своих салонов, ясно? Я: Это каких еще салонов? Она: Литературных... или где вы там предаетесь свальному греху, когда съезжаетесь в Москву на свои сраные литературные вечера, милый. Оставь все это для них. Мы-то с тобой знаем, что обсасывание траха это не трах. Я: Придерживаюсь другого мнения, ну да ладно. Будь по-твоему. Ни слова о порнографии, коль скоро она тебе не по душе. Она: Мне по душе порнография. Мне не по душе разговоры о ней. Я (пожав плечами): Разговоры – ее неотъемлемая часть. Она: Я понимаю, куда ты клонишь. Все вы одинаковы. Всем вам нужно Еще Один Последний Разик Присунуть. Не рассчитывай, понял? Я (покорно): Ну, разумеется. Чисто научный интерес. Она: Ну, хорошо. Хотя мне кажется, что зря мы об этом. Это только причинит тебе боль и выбьет из колеи. Сейчас это лишнее и тебе не нужно. Тебе и так плохо. Я (успокаивающе) Все в порядке, милая. Расскажи, когда вы... Когда это... Ну... Она: Ох ты, Боже ты мой, милый, для писателя ты всегда был чересчур косноязычным. Я: Почему ты все еще называешь меня милым? Она: Обращаться к тебе «постылый»? Я запросто, тем более, что так оно и есть. Я (поспешно): Нет-нет, не нужно. Итак... Она: Когда мы первый раз переспали? Как давно я тебе изменяю?  Я (с облегчением): Да. Она: Хорошо. Расскажу. Почти четыре года. Я (глухо): Рассказывай. Она: Мы познакомились на той вечеринке, в Университете, помнишь? Ты, как обычно, заперся в углу, стесняясь людей и приманивая их. Как всегда. В такие моменты ты мне напоминаешь уродливую морскую рыбу, которая лежит на рифе, машет перед пастью кисточкой и выжидает, когда к ней подплывет стая мальков.  Так и ты, только вместо мальков обычно собирается стайка восхищенных мокрощелок, у каждой из которых между ног течет, когда она получает пару словесных оплеух от Настоящего Писателя. Если учесть, что каждая из них в глубине души мечтает стать Тоже Писателем, то твои шансы трахнуть каждую из них равны сотне из ста. Не знаю, пользовался ты этим или нет, да мне это и неинтересно... Я (поспешно): Нет! Она (с раздражением): Да мне это и неинтересно, я же сказала. Так вот, эта твоя привычка собрать их, бичевать в уголке, и наслаждаться собой меня, если честно, достала. Еще тогда. Я (раскрыв глаза): Звоночек... Она: Что? Я: Ничего, извини. Продолжай. Она (терпеливо): Перебивать – грех психоаналитика, милый. Я тоже читала ту книжку. Так вот. Вечеринка. Пока на ней все шло, как обычно. Пока ты там блистал в углу, я налила себе фужер белого вина, - ты даже не удосужился заметить, что мой бокал пуст, и забыл, что за мной следовало бы хоть чуть-чуть поухаживать, за своей-то женой, черт тебя дери!  Я: Извини... Она: Да ничего уж. Постояла в другом углу, глядя на ваш, интеллектуальный, как ты его называешь, бокс... Я тебя умоляю. Бокс! Избиение младенцев. Глазки у вас там блестели у всех, забавно, знаешь, смотреть на это со стороны, когда до тебя не доносятся голоса даже. Сразу видно, чего На Самом Деле вам всем нужно. На лицах у них всех так и написано «трахни, трахни», а у тебя - «трахну, трахну». Ты что-то нес о теории Виппера... Я (машинально, не поднимая головы): Виннера. Она (яростно): Плевать! Я (испуганно): Извини, пожалуйста. Она: Плевать мне Чью теорию ты там излагал этим кошелкам, вернее не излагал, а пересказывал. Ты же у нас ученый попугай, ты у нас умница, который хорошо запоминает фамилии людей, чьи мысли излагает в упрощенном варианте дурочкам с гуманитарных факультетов. Дурочкам, которые рассуждают о цветочках и поэзии, поглядывают на меня пренебрежительно – вот, мол, простецкая бабенка досталась нашему гению, небось, терпит ее за шикарную жопу, да сиськи; ну, раз ума бог не дал, значит, фигурой взяла - а сами хотят только члена потолще, да замуж поскорее! Ведь настоящие-то обывательницы, это они! Торгуют мохнаткой в разнос за Перспективы и Духовность, которая для них бля, не что иное, как благополучие и диван подороже под жопу! Их к тебе тянет. Еще бы! Приятно быть не просто дыркой в халате, а Женой бля Писателя. Ухоженной дыркой рядом с частицей Вечного. Я: Да ты выражаешься?! Она: В этом ты прекрасный учитель!  Я: Да ты ревнуешь?! Она: Сейчас – нет. Все умерло, милый. Все. Я: Да, я понял. Помоги мне. Рассказывай дальше. Она (помолчав, негромко): Я стояла в углу, вы стояли в углу, ты что-то нес, они хихикали, глядели на тебя, и ваши глаза говорили вовсе не о теории Виннера. На лбу у них было написано «Трах. Статус». У тебя – просто «Трах». Хотя... Ты явно умнее их, да, согласна. Этим глупым курам невдомек, что быть женой хоть и подающего надежды, но  начинающего писателя, не так уж и престижно. Я: Да, но... Она (очень жестко): Я знаю, что для тебя это открытие, но, поверь, каждая из них имела на тебя виды именно как на возможность повысить свой сраный Статус. А ты думал, просто дать... Я: Не ду... Она: Да я прекрасно понимаю, что ты не думал, о чем ты не думал, почему не думал, и что ты вообще редко когда осмысленно думаешь, милый. Тем не менее. Ты был окружен стайкой шлюх, каждая из которых явно мечтала заменить меня собой. ну, еще бы – я ведь Недостойна, и не говорю «знаете, я когда-нибудь тоже напишу книгу, вот-вот руки дойдут». Я (меланхолично): Кто знает, может быть и правда кто-то из... Она: Уверяю тебя, выйдя замуж за тебя, любая из них перестанет маскироваться, снимет себя тюль с изречениями Цветаевой, - так сказать, романтическую вуаль, станет тем, кто она есть. Толстеющей теткой, которая удачно вышла замуж. Вцепилась. Я: Возможно... Она: Считай это предостережением. Ну, ты, конечно, не понимал, чего они хотят на самом деле. Ты ведь настолько увлеченный собой и нелюдимый засранец, что не замечаешь ничего действительно важного.  Знаешь, на факультете. где ты учился, в тебя были влюблены все девки. Одна из них мне по секрету сказала. А ты этого даже не замечал. Обидно, да? Небось, мог покрыть цыпочек с сотню, а обошелся всего двадцатью-тридцатью? Бедняжка... Ха-ха. Я: Прошу тебя. вернемся к вечеринке. Она: Вернемся. Я отхожу в другую комнату, потому что меня вот-вот стошнит. Кстати, я простила бы тебе, тогда, не сейчас, если бы меня и правда тошнило. Но ты же о детях не думал, никогда. Иду я в другую комнату, и что там вижу? Молодого, младше даже  чем я, а я ведь моложе тебя! парня, ну очень красивого, который сидит на диване и пьет чай. И ни одна глупая кура подле него не кудахчет, потому что он всего лишь знакомый хозяина дома, даже не студент. Просто парень. Уверенный в своей красоте, но не нарцисс. Уж ты-то непременно бы стал нарциссом, милый, мы-то знаем. К счастью, природа не сделала тебя совершенным во всем. Я: Ну, да. Она: Ага. Бросила тебе кость в виде твоего сраного, на хрен никому не нужного литературного таланта. Но я о чем. Вернее, о ком. О том парне. Пьет он чай из чашки, простой такой, с голубым ободком. Я могу вспомнить, во что он был одет, до самой последней детали. Знаешь, почему? Правильно. Потому что чуть позже я могла потрогать каждую вещь этого его, вечернего туалета. И вот сидит он, пьет чай, и смотрит на меня. Просто, с пониманием и легкой улыбкой. Явно не рассчитывая,    ни на что, понимаешь? И тут я, неожиданно для себя, спрашиваю его, не хочет ли он проводить меня домой. Ну, а перед тем прогуляться.  Я (тупо) И я не нашел тебя в самый разгар вечеринки, а когда позвонил, то ты сказала, что уехала домой, и просишь меня не беспокоиться, и чтобы я хорошенько отдохнул там... Чтоб повеселился...  То есть.. Если ты и правда была дома... Вы сделали это дома?! Она (жестко) Я ничем не рисковала, правда? Ты в компании своих псевдо-интеллектуальных ублюдков, которые вьются вокруг тебя, как прилипалы возле акулы, - можешь петь до утра. Кажется, вы потом в ночной клуб отправились? Я: До утра. И ты... Она: И я дала ему в тот же вечер. Первый раз у ограды, возле парка, ну, что у дома. Я (с облегчением) Слава Богу, что... Она: Увы, милый, мне нечем тебя порадовать. Само собой, продолжили мы дома. Я: Неужели у него... Она: Да, милый, да. У него такой же большой член, как и у тебя. Только он, ну, этот парень, а не его член, конечно – так вот, он, в отличие от тебя, еще и понимает, что и как этим членом делать надо. Ты тоже понимал, да только... был, да сплыл, милый. Я: У решетки, значит... Она: Угу. Я была словно школьница, знаешь. Он просто прижал меня к ограде, и стал отчаянно лапать. Долго целовался, отрабатывал, видно, на мне все то, что читал в пособиях по сексу. Я (брезгливо): Девственник... Она: нет. Но не очень опытный, верно. Знаешь, мне понравилось. Особенно когда они стал пить мою слюну. И еле набрался смелости залезть мне под юбку. Я: Прошу тебя. Слюну... Меня стошнит сейчас! Она (злорадно): А вот его не стошнило. Мы целовались, он елозил мне пальцами между ног, и я потерялась. Мы как раз за полгода до того перестали целоваться, да? Я: Кажется... Я не помню. Она: Так вот, я потерялась, а когда нашла себя, то... я нашла себя. Понимаешь? Я: Нет. Она: Нашла себя. Настоящую себя. Молодую, красивую девушку Инну. Воздух был свежий, ограда твердая, трава – чуть мокрой, из-за тумана. Я дышала. Я жила. Все было настоящее.  И я была – с раздвинутыми ногами, висела на нем, сжала его голову, и кончала, как, наверное, никогда в жизни. А он всасывался в мою грудь. Которая. мать твою! тоже одна из моих эрогенных зон! Я (глухо): Левая чуть более чувствительна. Она (подозрительно): Верно. Все верно. Только поздновато ты об этом вспомнил... Так вот. Он меня распнул буквально на той ограде. Даже трусики не снял, представляешь? Просто сдвинул их в сторону, о, было нетрудно, там все так скользило. Сдвинул в сторону и вдул. Знаешь, я начала кончать, еще только когда все началось. И все это время он держал меня на руках. Я (равнодушно): Геркулес. Она (смеясь): Он зарабатывает в десять раз больше тебя. Программированием. У него небольшой бизнес. Так что не пытайся подспудно вызвать во мне отношение к нему, как к тупому качку. Я: У меня тоже небольшой бизнес. Это литература. Она: Ты сделал своим бизнесом торговлю самым сокровенным. Я: Значит, ты все-таки обиделась из-за той книги... Она: Глупый. Я говорю о том, что ты торгуешь самым сокровенным в себе. Я: Ну, хорошо, ты вызвала такси, и он уехал. Она: Да, но такси я вызвала уже из дома, после того, как он трахнул меня там. Еще три раза. Я: Прихожая, ванная... Кухня? Она: Спальня. Прихожая, ванная, спальня. Я: Да будь оно все проклято. Но... Помоги мне. Дальше. Она: Да. Потом я вызвала такси и он уехал. И ты вернулся и все мне показалось таким скучным. Еще один мимолетный трах, подумала я. И я проплакала в ванной часа два, не меньше. Я (механически): А те два раза, что я спрашивал, что так долго, ты весело отвечала, что хочешь поплескаться всласть. Она: Да. Ты увидел круги под глазами. И сказал... Я: ... что ты правда выглядишь как человек, который не спал всю ночь. Она: Интересно, о чем ты тогда подумал на самом деле? Ты ведь не цельный человек. Никогда не думаешь и не говоришь одинаково. Я: Честно говоря, я подумал, что ты похожа на человека, который трахался всю ночь. Но это показалось мне настолько смешным... Она: Вот как? Я: Да, и не только, потому что потом это показалось мне и жестоким по  отношению к тебе, потому что я думал, что это же тебе – мать твою! - было плохо ночью. По твой версии, конечно! Она: Извини Я: Извиняю. Она (устало): Да что уж сейчас говорить обо всем этом.. ну, разве что в помощь тебе. Для разделки воспоминаний о нашем браке. Ты, милый, препарируешь его как неумелый школьник на лабораторной по биологии - лягушку. Что отвратительно, как дохлую лягушку.  Я: Прекрасно. Давай же доведем дело до конца. Она: Ладно. Ну, а к вечеру того же дня, когда ты ушел... Я: ... между прочим. работать. Она: ... воровать время у нас. Когда ты ушел, я снова решила поплакать. Ну, чуть-чуть. Совсем немножко. Это помогает, знаешь ли. И тут, - я даже разреветься не успела. раздается звонок. Я (угрюмо): Бог из машины. Она: Не умничай! Да, это был он, и, знаешь, я была рада ему не меньше, чем бедолаги из какой-нибудь твоей гребанной пьесы твоему гребанному богу из гребанной машины, ясно?! Правда, когда дверь была закрыта... Я: Так это был звонок в дверь, а не по телефону? Она: Да. Это был звонок в дверь. Так вот, еще когда я не открыла дверь, мне показалось, что это ты. Как обычно, забыл что-то, и вернулся. Ох уж эта твоя манера... Я одела на лицо маску «Приветливая Женушка» и пошла открывать. А на пороге стоял он. Я и слова сказать не успела, как он дернул меня за руку, и я оказалась в подъезде. Мне нужно говорить, что было дальше? Я (сухо): Да. Она: То же, что и у ограды. Я (холодно): Он рисковал. Она (очень холодно): Он ничем не рисковал. Он видел, как ты ушел. Я: Дальше. Она: ну, мы занялись сексом, прямо в подъезде, прямо на лестничной клетке, и перед тем, как он меня взял, я успела сказать только одну фразу, наверное, она глупо прозвучала, но ты же знаешь, что я меньше всего обдумываю свою Следующую Фразу. В отличие от тебя. Я: В отличие от меня... Она: Ага. Это отнимает у тебя большую часть жизни, милый. Я: Так что же это была за фраза? Она: Не очень помню. Что-то вроде «ты в одной рубашке, а на улице же холодно...» или «как на улице? солнечно?». Я (с омерзением): О, Боже... Она: Да, милый, в жизни все просто. Еще я шепнула ему, что ты ушел, я же не знала, что он знает. Я сказала это, чтобы он не опасался, и мог войти в квартиру. Но он куснул меня за ухо, знаешь, так просто и так грубо, но я поплыла. После этого он, - глядя мне в глаза, сказал, что уже поздно. Потому что он во мне. Он и правда был во мне. Я: (не глядя ей в глаза): Какой прямой молодой человек. Она: Настоящий. Я снова потерялась, а, когда все кончилось я пришла в себя, то сползла по его коленям вниз, и... Я (с дрожью в голосе): И? Она:... поцеловала ему руку. Я (в ярости) Лучше бы ты ему отсосала!  Она: Не переживай, милый, и это я тоже сделала, причем не раз. Но тогда! Тогда. Тогда... Тогда я поцеловала ему руку. Я (устало): Скажи еще, что он тебя потрепал за это по щеке. Она: За это он потрепал меня по щеке. Я сказала ему, что с этого утра я его женщина, отныне и навсегда, и что он может приходить когда хочет и уходить когда хочет, и делать со мной все, что угодно, что он мой повелитель и хозяин, а я его вещь, а он еще раз потрепал меня по щеке, и я почувствовала, как он повзрослел, этот мальчик. Прижалась к его ноге щекой, и закрыла глаза. Я (скучая): После чего он ткнул тебя в бок, потащил за волосы в квартиру, заставил открыть рот, плюнул туда, заставил вылизывать его обувь, а потом трахнул в рот, зажав нос и надавав пощечин. Она (оценивающе): Всегда знала, что в тебе пропадает порнограф. Извращенец гребанный. Знаешь, только об этом ты и хочешь говорить, и только это тебе и интересно в твоей скучной жизни. Только это ты и умеешь делать, Я (с надеждой): Порнографию? Она (жестко): Рассказывать о порнографии. С осуществлением описанного у тебя, милый, нет проблем только на начальном этапе отношений. Так ведь на этом этапе мало у кого проблемы. Все поначалу горят. Я (нервно): Ладно, хватит. Итак, что же он сделал? Она: Взял меня на руки, как невесту, и я правда почувствовала себя невестой, хоть на мне и была помятая ночнушка, завернутая на бедра, и между ног капало... Я: Вы делали это бе... Она: Да, я говорила ему, чтобы он кончал в меня, прямо в меня. Я: Но ты же не... Она: Если бы я забеременела, то ушла бы от тебя прямо тогда. Сразу. Не раздумывая. Я: Хорошо. Обсудим это позже. Рассказывай дальше. Она: Ну, я говорила - из меня текло. Я была страшная, наверное, со сна, нечесанная, а он нес меня на руках в спальню... Положил на постель, сел рядом. Знаешь, я чуть было не уснула. Так мне было хорошо и спокойно. Я (зло): Я спросил тебя, что он сделал! А не – что он сделал перед тем, как Сделать! Она (отводя глаза): Это так уж важно? Я: Кажется, я привел достаточно аргументов, убедительно свидетельствующих, что да. Для меня это важно. Она: (не поднимая глаз от пола): Ну, он... Я: Говори, черт бы тебя побрал! Она (быстро): Стащил меня за волосы на пол, пнул меня в бок, слегка придушил, потрепал, взял горло в зубы, сжал, и – напугав меня до смерти, - надавал мне пощечин, а потом трахнул. Я (смеясь): И эти люди называют меня порнографом... Ну, а тебя очень напугало все это? Она: Если честно, то чуть-чуть. Совсем мало. Капельку. Я (с откровенной издевкой): Сказать тебе, почему? Она (невинно): Почему же? Я: Потому что ты, - даю руку на отсечение, - перед этим сама попросила его об этом. Она: О чем? Я (ударив кулаком по подлокотнику): О том, чтобы он надавал тебе пощечин, придушил, потрепал, побил, и трахнул, называя шлюхой! И, видит Бог, так оно и есть! Она: Я бы хотела, чтобы ты понял. У нас так было вовсе не каждый раз, милый. У нас все время было по-разному. Я: Да плевать мне, как там у вас... Она: Ну, уж нет. Послушал про трах, послушай и про остальное. Он воспринимал отношения не как ты. Он говорил, что это все равно как работать в поле. Я (брезгливо): Семя, борозда, жеребцы, все такое... Она (терпеливо, глядя в глаза): Не пытайся закрыться в себе. Слушай внимательно. Отношения это как работа на земле, говорил он. Если ты каждый день вкалываешь, то и плоды собираешь, что надо. А, стоит тебе хотя бы один день пропустить, то все. Конец. Поле приходит в запустение. Женщина это поле, говорил он. Ему нужен ежедневный труд – кропотливый труд, милый. Иначе она захиреет, и плоды будут горькими. Я: Да, очень горькими. Я вкусил в полной мере. Она (пожав плечами): Земля мстит тем, кто на ней не работает. Я: Дорогая, благодарю тебя. Я все понял в этой – отмечу без предубеждения, - примитивной теории твоего трахаря. Не нужно повторяться. Она: Ну, понял так понял. Я: Ты сказала, что готова была уйти сразу же. В то время. Скажи мне, пожалуйста. Почему ты тогда была со мной все эти четыре года. С этим бля монстром, ужасным, несносным, самовлюбленным павлином? С этим исчадием ада? Какого хрена ты, невинная жертва, овечка бля Долли, была со мной? Не честнее было бы просто уйти тогда? Не слишком ли ты оказалась хитрозадой для Жертвы, а, Инна? Не слишком ли ты была рассудительная для Женщины в Белом, которая страдает от грязного урода, меня? Она (неубедительно): Я тебя жалела. Мне казалось, ты этого не переживешь. Я (усмехнувшись): Может, просто потому, что тебе было нужно то же самое, что и этим проклятым сучкам, кружащимся вокруг меня на университетских вечеринках, и вызывающим твое негодование? А, малыш? Просто некуда было пойти? Она (рассудительно): А какая теперь разница?  Я: Фрр-р-р. Знаешь, я даже не буду говорить тебе о том, какой хитрой и расчетливой сукой ты оказалась. Хочу лишь пожелать тебе, - мы все же воспитанные люди, не так ли, - счастья в жизни с этим... агрономом от отношений. Она: Каким это? Я: Ну, этим. Ограда. парк, подъезд, все такое. Она: А! Ты о Саше! Так я его с того раза почти не видела... Мы встречались еще пару раз, а потом как-то не сложилось. Я: То есть?.. Она: Тебе плохо? Милый? Тебе нельзя волноваться. Я: У тебя... Было... Их было... Она: Ну, конечно, милый. Не один, и не два. Честно говоря, я не считала. Это ваша мужская забава, считать скальпы на поясах. Я: И ты.. Изме... Она: Ну, милый, а ты как хотел – чтобы у меня были любовники, много любовников, и я тебе с ними не изменяла? ну, какие же они тогда любовники? Я: По.. лю... ско... Она: Что с тобой? Вызвать «Скорую»?! Я: Шлюха! Шлюха. Шлюха...  Я: Ах ты ШЛЮХА ПРОКЛЯТАЯ!   ... а теперь ответьте на несколько вопросов, чтобы показать, как правильно вы поняли этот текст.   Каковы шансы мужа, проводящего ночи в ночных клубах, в окружении стайки девиц, причем даже не легкого поведения, а куда хуже – девиц филологических факультетов! - найти свою жену в супружеской постели, если эти шансы прямо пропорциональны длине его рогов? Как звали молодого человека, прижавшего к ограде городского парка супругу Владимира, Инну? Если учесть, что вес Инны в одежде составляет 58 кг, а длинна рук молодого человека, прижавшего ее к ограде, равна 97 сантиметрам, то какое давление оказывала Инна на эти руки в то время, как молодой человек трахал ее, держа на весу? В Инну впрыснули 3 кубических сантиметра жидкости, – да-да, прямо в подъезде! - и теперь она вытекает. Через сколько времени жидкость покинет тело Инны, если скорость, с которой она вытекает, составляет 0, 5 кубических сантиметра в минуту? Усложните задание, приняв во внимание,что через 3 минуты Инна сильно сжала  влагалище, тем самым прекратив процесс вытекания  - это длилось порядка полутора минут. Какова вероятность появления Бога из машины в пьесе Владимира, если, думая о любовнике своей жены, он сто восемнадцать раз повторил про себя «богизмашины», «богизмашины»? Какая грудь Инны чувствительнее – левая или правая? Сумел ли Владимир правильно ответить на этот вопрос? как быстро? У Инны есть восемнадцать эрогенных зон, одной из которых является ее грудь. Сколько эрогенных зон останется у Инны, если Владимир, лежащий в похмельном бреду на кровати в гостинице, осуществит свою кошмарную мечту, и отрежет ей одну из грудей? Инна разлюбила своего мужа четыре года назад. А ушла от него две недели назад. Сколько времени Инна жила со своим мужем. не испытывая к нему ничего, кроме отвращения? Зачем Инна жила со своим мужем, если не испытывала к нему ничего, кроме отвращения? Инна – шлюха?  Инна - ГРЕБАННАЯ ШЛЮХА, не так ли?!                                              ххх   А знаете, она ведь даже очень ничего. Ну, эта. Которая турецкая телезвезда, которая ушла из дому, в народ, потому что все ей надоело и захотелось пожить простой жизнью. Поесть простой еды,  крестьянской выпечки – ну, или что они там едят, эти стамбульцы. Конечно, я мог бы выйти, и просто посмотреть. - а то и купить! или, что еще круче, съесть! - но, если честно, у меня так и не появилось ни малейшего желания покидать номер. Поэтому пусть будет выпечка. То есть, я конечно, предполагаю, что именно захотелось этой моей Роксолане, потому что турецкого-то я не знаю.   То есть, я выдумываю сюжет, глядя на него.   Ну, а разве это не обычное писательское занятие, милый, спрашивает меня Инна, сидя на кресле у зеркала, прямо за моей спиной. Она, там, я знаю. Но стараюсь не глядеть на нее, потому что бреюсь, прямо в номере. Еще я знаю, что если тебе виден человек, которого ты в данный момент видеть ну никак не можешь, то у тебя поехала крыша. Меня это, почему-то, не пугает. Я резко поворачиваюсь к Инне, спрашиваю ее, зачем она приперлась сюда, даю ей щелчка в нос. Она растворяется а зеркале. Растворяется в воздухе. Растворяется. Как пена с щетиной в стаканчике для полоскания.   У меня уже нет никаких сил думать о ней, хотеть ее, видеть ее.   Шлюха проклятая! Пусть проклянут тот день, когда я ее встретил! Сто раз будь он проклят! Инна, Инна. Идиотка! Она не понимает. Никто не понимает.   -         Бульбульбуль, - говорит Роксолана, стоя в пекарне. -         Ну, да, - говорю я. - Ты тоже не очень понимаешь, Роксолана.   Я вовсе не такой уж одержимый мелким тщеславием бес, как все они думают. Все я прекрасно понимаю. И цель моя – не вызвать повышенной влагалищное влагоотделение кучки юных дур, одержимых праздным любопытством. Да я для них типа крокодила в зоопарке, только еще и Перспективного. Думаешь, я не понимаю, Инна?! Моя цель – написать книгу. А что такое хорошая книга? Хорошая книга, она всеобъемлющая. В ней есть все, и трагедия, и комедия, и фарс, и тревел-трип, и мелодрама, и баталии. Хорошая книга, она как жизнь. В ней есть все, в ней нет только одного – конца.   Вот что я хотел написать, мог написать, и написал бы, если бы у меня был крепкий тыл.   Тыл, Инна, а не шлюховатая женушка, которая половине города дала. А может, и не половине, а всему? Ох. Инна, Инна, все мои книги, все мои предыдущие книги... Это были всего лишь попытки разогреться. разбег. Я был почти готов начать Творить. И тут... Ты подставила ногу мне на взлете. Я упал, ободрал в кровь колени и руки, но даже не боль – самое страшное. Я просто не понимаю – зачем ты это сделала? Просто так? Что сладкого в том, чтобы убить чью-то мечту?   Я хотел написать эту книгу для тебя. Я, грузный, неуклюжий мужчина, я не умею ничего, кроме как впадать в истерики и называть это литературой, но Инна, о, Инна, если бы я мог... Ты бы увидела, что в этом теле скрывается великий танцор, в этом безголосом горле – великий певец, в этих неуклюжих руках – великий художник. Я бы пел тебе, Инна, я бы танцевал тебе вальсы... Увы, я лишен всего этого. Господь заточил все мои таланты в темницу слова. Поэтому я делал единственное, что мог и умел – делал это для тебя. Я писал тебе книги. Я мечтал написать книгу, равную всем книгам мира вместе взятым, и принести тебе ее, и сказать:   -         Вот он я, вот моя книга, вот мой танец, вот моя картина, вот моя песня, возьми ее, и возьми меня, я люблю тебя.   А ты приняла это за мелкое честолюбие...   Застонав, я с удивлением ловлю на себе сочувственный взгляд Роксоланы. А ведь, знаете, если бы у меня была такая женщина... Ну, я имею в виду, что если бы у меня была женщина взрослая и холеная, ухоженная, все понимающая, Достойная, - а достоинства Роксолане не занимать, это видно даже по тому, как она держит спину... Держит, несмотря на то, что работать в пекарне этого парня, того самого, который подобрал ее, мою принцессу, дело вовсе не легкое.   -         Хотел бы я поглядеть на тебя в пекарне, ленивая сука! - говорю я остаткам Инны, клубящимся перед зеркалом, которые отчаянно маскируются под пар от кипятка. -         Бульбульбуль, - строго говорит Роксолана. -         Ах ты, моя прелесть, ах ты, моя девочка, - растроганно говорю я. -         Ты не хочешь, чтобы я плохо говорил о ней, об этой бывшей жене? - спрашиваю я. -         Бульбульбуль, - одобрительно говорит Роксолана, вроде бы, просто напарнице, но мы-то с Рокси понимаем, что к чему, правда, милая. -         Лады, - киваю я, и споласкиваю лицо. -         Ну, как я тебе чистеньким и бритым, Роксолана? - спрашиваю я, приблизив лицо к экрану. -         Бульбульбуль, - кокетливо отвечает она. -         Бульбульбуль, - нежно говорю я. -         Бульбульбыльоглымаглы, - говорит она. -         Муа, - улыбаюсь я.    Роксолана улыбается мне, и ставит лепешки в печь.   Знаете, она молодцом! Любая другая на ее месте давно бы расклеилась, а Рокси только и знай, что месит свое тесто, да раскатывает его, да замирает время от времени, со скалкой в руках. Ну, тогда уж оператор, не будь дурак, показывает ее крупным планом. Интересно, о чем она думает в эти моменты?   История эта – я о телевизионной, хотя и наша с Инной не лучше – шита белыми нитками, или как оно там говорится? Если Роксолана телезвезда, то почему этот владелец пекарни ее не узнал? Он что, телевизор не смотрит? Не может быть. Все турки смотрят телевизор. Когда не смотрят футбол, конечно. Наверняка он бы ее узнал. Так что сценаристы слажали. Но Роксолана, как я уже говорил, молодцом – ведет себя так, как будто история качественная. Как будто все так и надо. Тащит на себе весь сериал.  Умница-женщина. Я бы на такой женился. Уж с такой-то вы можете быть спокойны за себя и свой брак, такая у парковой ограды ноги бля не раздвинет.   Роксолана встряхивает головой, и снова берется за тесто. Заходит этот ее пекарь, - честно говоря, парень начинает меня раздражать, чтоб его! Говорит ей, глядя в сторону:   -         Бульбульбульбыр. -         Бульбульбульбум, - отвечает Роксолана, не подняв головы. -         Бырбурбыр? - удивленно спрашивает он. -         Бульбыбубу, - отвечает она. -         Хамам! - отвечает парень, подумав.   И уходит. Хамам. Это же надо! Хоть какое-то лексическое разнообразие.  Парень ушел, а Роксолана улыбается. Интересно, о чем это они. Может, он ей:   -         Я бы хотел этим вечером надавать вам пощечин и прижать возле подъезда? -         Было бы недурно, - может, ответила она ему, - при условии, что вы перед этим заставили бы меня раскрыть рот, и плюнули туда. -         Прямо -таки плюнул? - уточнил бы он. -         Ну, вот прямо – таки плюнул! - ответила, небось, она. -         И, если можно, - добавляет она. -         Назовите меня после этого всего грязной шлюхой, и придушите покрепче, чтоб я уж как кончила, так кончила, - просит она. -         Отлично, для меня это не представляет никакой проблемы, - скажет он ей. -         Тогда до вечера, - попрощается она. -         вы не забываете класть кунжут и мак в булочки? - спрашивает он. -         Вы о каких булочках? - кокетничает она. -         Ха-ха, - говорит он. -         Хи-хи, - говорит она. -         Ну, серьезно, кладете? - уточняет он. -         Конечно, - понимает Роксолана, что раз речь пошла о работе, то и серьезно надо, - кладем, все по рецептуре. -         Ну, до вечера, пончик. -         До вечера, пышка. -         Мм-м-м, грязная шлюшка. -         Мм-м-м,  мой жеребец.   Хотя, я не уверен, что они именно об этом обо всем поговорили. Хотя мой вариант, безусловно, динамичнее той жвачки, которую здесь выдают за сценарии и диалоги.   Правда, чуть позже оказывается, что сценарист – провидец из меня оказался такой же хреновый, как и успешный муж. Вечером Роксолана и этот ее турок, наряженные, напомаженные, чинно прогуливаются возле какой-то мечети, и даже за руки держатся. ну, может, у них все самое интересное на вечер намечено, с тоской думаю я. Хотя, вряд ли – после обычной ужасно-сентиментальной музыки идут титры, и начинается ужасное шоу с угадыванием слов. Приходится переключать. На музыкальном канала – реклама мелодий для мобильных телефонов. О, дьявол!   Делаю звук погромче, и иду к двери. Гляжу в замочную скважину на враждебный мир. Приоткрытое для воздуха окно я уже четвертый день как занавесил. В коридоре нет никого, кроме горничной. Громыхая тарелками, она объезжает номера. Меняет полотенца, оставляет чай, кофе, шапочки для душа, флакончики с шампунями, кусочки мыла в вакуумной упаковке, и прочую мелкую муру... Горничная наклоняется зачем-то, и ее зад облегают свободные, то того времени, штаны. О, Боже. Я мну себя, стенаю, сквозь зубы, и отправляюсь в душ. Нет, нет и нет! Холодная вода. Холодная. Мастурбация – ложный путь. Ложный бонус. Нет, нет и нет!!! Снимешь напряжение на пару минут, потом еще хуже. Все равно, что напиться. Да и потом... Есть еще один момент... нет, я не псих. Хотя... По...   В общем, я не хочу, чтобы Роксолана узнала о том, как я тут в душе дрочу.   Ну, не Роксолана, конечно. Да нет, и не актриса... Как бы это. Сейчас попробую сформулировать. Короче говоря, Если бы такая женщина действительно существовала... Неважно где, в Стамбуле или Кишиневе, или у черта на куличках, я имею в виду – просто Была... И если бы реальная женщина типа Роксоланы узнала о том, что я вздрочнул в душе, под теплой водичкой, то, мне кажется, она бы искренне за меня огорчилась. А мне не хотелось бы обижать такую женщину. Если бы она была, конечно.   Вот так вот. Да и подглядываний за горничной, - особенно когда та наклоняется, - Рокси бы тоже не оценила. Нет, вы не подумайте! В реальной жизни я бы никогда не назвал ее так, вот так просто и фамильярно – Рокси. Но раз уж она меня сейчас не слышит, то, да – мне бы хотелось называть ее как-нибудь более тепло, чем сейчас. Конечно, первые пять-шесть месяцев – только официально. Владимир, Роксолана. Само собой.   Но потом – может быть, после приятного ужина в каком-нибудь укромном ресторанчике; не исключено, что даже вот в этой гостинице - мы могли бы перейти на Рокси и Вова.   Нет, даже не так. На Рокси и «милый». Конечно, в исключительно дружеском аспекте. Разумеется, предварительно обсудив все это. И, конечно, выяснив ее и мое отношение в таким вот вещам. Нет, я не запутался, я просто... Ну, мне кажется, что мы бы точно так же обсудили все перед тем, как лечь. Ну, да. Лечь. Лечь, лечь, что тут непонятного. Лечь вместе! Ох, бля. Да переспать! Ох. Неужели неясно, что тут, в Стамбуле, в этом смысле все несколько строже, чем у нас? Не могу же я сказать – обсудить все перед тем, как потрахаться. Да, перед этим самым. Обсудить все, как два взрослых человека.   Вот что мы сделаем с Рокси перед тем, как заняться сексом.   Никаких страстных порывов, спасибо. Только обоюдная нежность, желание, и взаимное уважение. Страсти-мордасти мы уже проходили, да, я, как нетрудно догадаться, с Инной. Не знаю, с кем не повезло Рокси, но уверен, что не повезло – счастливая женщина бродяжничать по огромному городу не отправится.   Мы с Рокси старых ошибок не повторим, конечно. Мы обсудим все спокойно, нормально, называя вещи своими именами, мы не обойдем своим вниманием ни один из мельчайших аспектов отношений, половых в том числе. Поговорим и о так называемых извращениях. Спокойно договоримся, что, если кому-то из нас захочется, чтобы ее одели в ошейник и назвали шлюхой, отстегав плетью, то она не будет искать приключений на свою задницу на стороне, а уважительно попросит об этом мужа.   -         К чему извращаться, когда можно сделать то же самое в гораздо более спокойной обстановке? - риторически вопрошаю я Рокси.   Уверен, она со мной согласится. мы регламентируем все стороны нашей совместной жизни. Мы упорядочим их, разложим все, как надо нам. Всему будет свое место. ревности, любви, сексу, страсти, траху, насилию, дружбе, приязни, ебле, ссоре, прогулке. Мы расчертим нашу Вселенную сеткой координат, и после этого никогда уже не заблудимся в ее черных, космических, глубинах.   Безусловно, придется коснуться и темы возраста – Рокси ведь старше меня лет на пять. Но выглядит она от силы на тридцать. И если она будет следить за собой так же, как и сейчас – а она следит, я видел в первых сериях, как она пользуется кремами, и делает зарядку, - то  я готов принять ее сорок... нет, наверняка Рокси тридцать семь, не больше... Еще вероятнее – тридцать пять... Точно! Тридцать пять и ни годом больше!   Да, я готов принять ее тридцать два года! Спокойно и без жеманства. Пускай не двадцать. Пускай тридцать два...   Ничего страшного, Рокси. Я согласен.   Я беру тебя.                                               ххх   Задание номер четыре. Упражнение по физической культуре. Посещение обязательное.   Доброе утро, Владимир! Вы смотрите телепередачу утренняя гимнастика, которую веду я, Юля Шаталова. И пусть сиськи у меня не такие здоровые, как у Ксюшки из «Блестящих», и с которой у тебя роман... Я все равно заставлю тебя попотеть, слабак! Сиськи ему мои не нравятся! А ты подумал, какого мне было бы прыгать с пятым размером перед стадом придурков типа тебя, показывая им чудеса растяжки и акробатики? Так что жри молча, что дают. На данный момент – мой вполне себе крупный третий размер.   Итак. Встаньте, пожалуйста, ровно. Нет, не как мешок с говном, который перешибли в районе хребта, отчего мешок съежился наверху и сзади, и надулся спереди... Ох. Проще говоря, грудь выпятил вперед, живот вобрал, задницу подтянул, придурок! Отлично. Вот, так. Уже лучше. Мы уже видим перед собой некое подобие мужчины, а не вопросительный знак, на который ты похож всю свою глупую, никчемную, бля, жизнь. Как верно отметила Инна, бросившая такого мужа – и поделом, поделом, рогоносец! - ты выглядишь словно вопрос самому Богу от матушки земли. Ну, насчет смысла. Конечно. Не бывает же такого, чтоб смердил на этой планете сраный интеллигентишка, и не задавал Богу вопросов насчет смысла своего тупого бля бытия. Конечно же, смысла. нет. Ну, так и вопрос нелепый, да. Нет никакого смысла, кроме как следить за своим телом – или ты думал, что «сотворил по образу и подобию» это такая неудачная шутка? да нет, приятель. Это ты неудачник. А насчет образа и подобия тебе объяснили все достаточно конкретно и ясно. Если бы ты не был мудилой, который везде ищет второй смысл, подтекст – тоже мне писатель, - то воспринимал бы все значительно проще и быстрее. Ну, а раз до тебя доперло, что твое тело похоже на образ тела Него Самого, то почему бы тебе не пойти еще дальше? Да-да, подключай мозги. Неужели ты думаешь, что у Господа – живот свисает до самых яиц? Или у него галифе? Или растяжки на жопе? Будь ты женщиной, я бы спросила еще кое что насчет шеи, боков и тому подобных мелочишек, которые наедаются месяцами, а убираются годами. Ничего, я, Юля Шаталова, сделаю из тебя человека.   Что? Плевать мне, что ты там несешь! Вдох! Еще. Еще! Сделай свою грудную клетку шире! Дай своим легким воздуха. Он им дышат, ты не знал? Отлично! Руки по швам. Ну, что ты, милый. Это бля было даже еще не начало. Позволь мне представить тебе инструктора, который поможет тебе обрести то, чего у тебя никогда в жизни не было.   Да не себя, философ ты хренов! Форму!    Физическую форму. Что, вздрогнул? Побледнел? Ничего, это пройдет после курса упражнений. Пульс участился? Задыхаешься? А мне плевать! Итак, твой инструктор сегодня это – да-да, не нужно корчиться и спорить, видишь же, так прими как данность – очаровательная шатенка Инна. Приветствуем!   Ну, все мы в курсе, что Инна твоя бывшая – хорошее слово, когда оно касается такого неудачника, как ты – бывшая жена. Женушка. Да, да. Инна. Отлично. Обрати внимание, как она одета. О, этот костюмчик группиз. Юбочка по письку, пуфики на руках, и топик. Мм—м-м! Класс! Все, как договаривались. Настоящая девчонка из группы поддержки! Кстати, дорогая, ты ей была? Ах, ну, конечно. Спортивная девушка. Тут и вопросов быть не может. Славное спортивное прошлое. Танцевала в перерывах между матчами баскетбольных команд района? Хорошо разминалась в раздевалке с центрфорвардом? Со всей командой?! Да ты настоящая девчонка-поддержка! Вы внушаете мне все большее уважение! И как это только вас угораздило стать женой этого... Необъяснимое очарование первых встреч, говорите вы? ну, что же. Девочке из группы поддержки не чужда романтика, согласна. Скорее, стремление к ней. Потому что, на самом деле, романтика это такое говно, скажу я вам... Вижу, вы со мной совершенно согласны. Немудрено! Ведь все мы, на самом-то деле, приходим к истокам. Тренированное тело, молодость, пот и член. Вот она, настоящая романтика, которая с той блевотиной, которую выдают нам за нее потрепанные неудачники -литераторы, ничего общего не имеет. Помню, был у меня ватерполист...   Впрочем, время идет, а служба стоит. Прошу вас. Ложитесь. Эй, ты, лузер. Падай. Да, да, Инна. Вы – на спину. А этот пока пусть отжимается. Отлично. Вы, милая, разбросайте, пожалуйста, руки пошире. Ноги приподнимите. Так. Чуть согните в коленях. Одним предплечьем закройте лицо. Нет, поглядывать можно. Мало ли что взбредет в голову этому монстру, этому бля чудовищу. Видите, я от волнения даже заговорила, как он. Да, благодарю вас. Вы исключительно понятливы. Так, замрите именно в этой позе. Спасибо. Теперь ты, тюфяк! Да, тюфяк. От нормальных мужиков с железными мышцами и крепкими яйцами жены не уходят.   Становись, толстячок, над ней. Да, прямо над своей распростертой на полу женой. Теперь опускайся и становись над ней на руки. Даже не думай ее коснуться, понял? Держись крепко. Теперь начинай медленно отжиматься над ней. Я хочу, чтобы ты опускался достаточно низко для того, чтобы ощущать прикосновение тепла ее тела. Максимум, можешь случайно задеть ее одежду. Но не смей касаться своего инструктора, понятно тебе?   Раз, два, раз, два. Опустился вниз, насколько сумел, выдохнул, - причем постарайся сделать это вбок, ладно? - замер на две секунды. Постоял эти самые две секунды. - боже, тебе все приходится буквально разжевывать! - и приподнялся на руках.   Давай, отлично! Чувствуешь запах?   Да нет, не нужно мне отвечать, урод ты неспортивный! Постарайся, ощущая этот запах, - кстати, Инна, что за духи? мне отсюда не слышно, - понять одну вещь. Одну очень простенькую, как, на самом деле ты, вещь. Ты больше Никогда не почувствуешь этот запах. Нет, наверху замирать не нужно, понял ты, бля, да?! Отжимайся. И повторяй себе, вдыхая ее запах – я больше никогда его не почувствую. Нет, даже не так.   Я. Больше. Никогда. Ее. Не. Почувствую.   Ну, как, плохо тебе, урод? А так и должно быть! Ни одной тренировки без боли не бывает. Конечно, это простая мысль. И ты, повторяюсь, простой. Ладно, бедная девочка, который ты голову дурил. Уж я-то вижу тебя, как препарированного в анатомическом музее урода. Вся твоя сложность – не больше чем маскировка. Потому что на самом деле ты прост, как и все эгоисты гребанные. Кстати, у меня для тебя бонус. Раз уж ты никогда ее запах больше не почувствуешь, то в твоих интересах  держаться на опущенных руках как можно дольше. Если, конечно, ты все еще хочешь понюхать свою кошечку, ха-ха. Или как он вас называл, Инна. Киска? О, ха-ха. Вот стандартный-то какой, а...   Двадцать! Недурно для такого неспортивного, одутловатого мужчинки, как ты. Не огрызаться! Мне начхать на то, что ты вытворяешь в своем сраном спортивном зале раз в неделю. Инна, благодарю вас. Вы, конечно же, безупречны и великолепны. Так, встаем оба. Прекрасно. Попрошу вас к стенка. Да, к шведской. И ты, тюфяк. Пари держу, что для тебя слово «шведская» не значила ничего, кроме намека на трах, да погрязнее.  Интересно, знакомо ли тебе слово «любовь»? Что? Нет, чувачок, изменять такому как ты – вовсе не трах погрязнее. Бедная чистая  девочка. Да у любой на ее месте крыша бы поехала. С таким-то самовлюбленным кретином...   Инна, прошу вас, наклонитесь. Беритесь руками за перекладину. Да. Буква Г. Ну, или как выразился бы ваш муж-порнограф, - если бы хоть кто-нибудь дал ему сейчас слово, конечно, - раком. Прекрасно. Последний штрих, да. Обернитесь, пожалуйста, и закусите губу. Замечательно. У меня встал. То есть, у меня непременно встал бы, если бы был. Но у меня встал. Ты же понимаешь, киска... О, да. Да, было бы недурно. После занятий, в баре телецентра, в шесть? Заметано, киска. Чмоки!   А, ну и ты. Давай, иди сюда. Так, становись за ней. Теперь, крепко сжимая ее бедра – без синяков! - прижимай их к своим. Что, возбудился, небось, онанист проклятый? Извращенец гребанный! Нет, делать теперь надо будет не то, о чем ты подумал. Сейчас будут упражнения для таза. Крутишь бедрами десять раз по часовой стрелке, десять раз – против часовой стрелки...   Вот такой бля веселый циферблат.   Все это время ты, извращенец, очень внимательно, я бы даже сказала, пристально, гляди прямо в глаза. Да не мне! Ей. В глаза Инны. Да, вот так. Ага, молодец. Застоялось, небось, в тазу-то все? Ну, еще бы, почитай с месяц не трахался... Но застоялось, я так думаю, все гораздо раньше. А иначе, с чего бы она запустила к себе в спальню на лужок парочку жеребцов-то, а? Попастись, а..? Да ты не увлекайся, не увлекайся, приятель. У нас физкультура, а не твой очередной порношедевр. Ты, давай, бедрами вращай, а не хозяйством своим отирайся о бедра женщины, к который ты никакого отношения теперь не имеешь. Разошлись!    Теперь, Инна, я попрошу вас встать на четвереньки, и выгнуть спину. Кстати, очень полезно для позвоночника. Ага, ага. Упражнение кошечка. О, Боже! вы и так умеете?! Представляю себе результативность вашей команды, да после такого-то... Вы ценный кадр мирового фитнесс-движения, Инна. Чемпионы, говорите? О... Женщины творят историю! Даже если это история в районных масштабах, да. Итак, Инна, прошу вас, замрите. Ты! Экс-муж, наелся груш. Небось и не знал, какие фокусы умеет твоя бывшая вытворять, а? Причем фокусы в районных масштабах... Но хватит рефлексировать, этому и так была посвящена значительная часть твоей жалкой жизни. И, я уверена, еще будет. Потому что, потеряв такую кудесницу, хочешь не хочешь, а – зарефлексируешь, ха-ха.   Подошел к бывшей жене. Встал над ней. Втянул живот. Наклонился. Взял девушку, сцепил руки под животом в замок. Да нет, в замок! Боже.. Инна, покажите ему, как делается захват замок.  Благодарю вас. Итак, в чем суть упражнения. Сцепив руки под животом инструктора, приподнимаешь ее слегка. И опускаешь. Приподнял, опустил, приподнял... Вот видишь. Что же тут сложного. Кстати, когда я сказала про руки замком, то имела при этом в виду и то, что пальцы можешь по животу не распускать. Ну, не лапать, понятно? Десять раз, так, еще десять приподнял – отлично. Теперь лягте, Ирина, прошу вас. Ты – ложись сверху. Обхватывай ее руками. Ладони кладешь ей на грудь. Теперь, работая плечевым поясом – с этим у нас тоже проблемы, я вижу, ничего, вот был у меня ватерполи.. - плечом, плечом, перекатывай ее! С одного конца зала до другого.   Чувствуешь тело? Чувствуешь грудь, живот, ноги? Как оно распластывается под тобой, когда ты сверху, и как обмякает на тебе, когда ты снизу? Чувствуешь косточки на бедрах, когда приваливаешься сверху? А лопатки, лопатки, чувствуешь? Живот, задницу? Забудь. Забудь. Все. Больше. Никогда. Никогда. Все. Кончено.   Ты. Больше. Никогда. Ее. Не. Почувствуешь.    Ни груди, ни живота, ни ног. Не будешь сверху, не будешь снизу, даже сбоку не пристроишься. Косточки на бедрах, лопатки, локоть, колено – их остроту ты забудешь. Живот, задница, о, это будет самым мучительным для тебя воспоминанием. Д а и то лишь потому, что ты станешь бля рефлексировать – вспомнить телом ты уже не сможешь, не сможешь.  Ты лишен этого, навсегда. Тебе будто руки отрубили.   Да ты перекатывай, перекатывай. Сжимая. Перекатывай. Да... Вот так...   Да... О, да... Да-а-а-а-а. Даааааа. АААААА!                                               ххх   Атас! Шухер! Рокси! Мать их так, Рокси! Они хотят тебя похитить!   Засада, настоящая засада! Ах я, тупица! Я подбегаю к окну, и, не прикрывшись полотенцем – а, не до того сейчас! - вглядываюсь в пейзажи у мечети. Тревожно вглядываюсь, само собой. Интересно, в курсе ли они? Наверняка ведь, да. Я понял! Этот фильм с Рокси, это вовсе не сериал, и не мелодрама! Бля, ну, почему я так поздно это понял, а?! Это не кино.   Это шоу в прямом эфире!   Точно вам говорю! Господи, ну, какой же я тупица! Сразу понять можно было. Это же шоу, каких сейчас на ТВ в любой стране тысячи. А уж турки, так те, небось, только и делают, что снимают такие шоу. Они ведь любители такого ТВ. Но шухер не поэтому, нет! Если бы это просто было шоу, так я бы не стал переживать. Ну, пусть развлекаются. Дело-то в другом! Этот чувак, тот, который подобрал Рокси...   Он оказался настоящим подонком!   Совершенно случайно, я вам говорю, мне все это открылось. Чудом каким-то это увидел я, и сейчас пытаюсь сообразить, чем и как помочь моей Рокси. Что делать, что делать?! Я оглядываюсь, и задергиваю штору. Рокси... Конечно. я должен ей помочь! Она ведь мне не чужая, знаете. За эти три недели я к ней очень привык. Смейтесь, не смейтесь, а когда человек делит с тобой заточение... Конечно. ты к нему привяжешься. Чего уж там, ты даже к крысе или пауку привяжешься, когда будешь сам. Нет, я не в том смысле. что Рокси для меня равноценна пауку там, или крысе какой... Я об одиночестве, понимаете, о добровольном? И вот, ты в этом самом одиночестве обзаводишься другом – и плевать, даже если он или она не знают, что ты ими обзавелся – а он с этим другом вот-вот случится беда. Кого хочешь это выбьет из колеи. Так вот, с Рокси вот-вот беда и случится. Сейчас расскажу, какая именно. Кажется, она стала жертвой сраного шоу типа того, про которое когда-то кино сняли. Не помню название, что-то про Трумена, хотя при чем здесь американский президент?   Вообще, такие бля шоу всегда вызывали у меня брезгливость и презрение! Все видят, как человек гибнет, а сами помочь ничем не хотят.    Это все равно как любоваться программами про дикий мир, про Африку или Австралию, где показывают все эти чудесные виды. Саванны, пустыни, пейзажи. Чудесные деревья, континенты с высоты птичьего полета. А потом оператор, бля, медленно снижается и показывает крупным планом, как издыхает от голода брошенный слоненок. Или как грифы добивают раненную и умирающую антилопу. Как неторопливо подбираются к этим слоненку и антилопе оскаленные гиены...   Проповедники садизма и насилия бля!   -         Мы не хотим вмешиваться в установленный порядок, - говорят они. -         Мы не хотим вмешиваться в установленный природой порядок, - уточняют они. -         Мы не хотим вмешиваться в порядок, установленный Самой природой, - многозначительно говорят они. -         Мы бы не хотели вмешиваться в установленный самой природой порядок выживания особей, - лепят они по умному.   А по мне так, все это словоблудие можно свести к одной фразе.   -         Мы просто не хотим вмешиваться, - вот что они имеют в виду. -         Наша хата с краю, - подразумевают они. -         Ну и идите вы в жопу! - говорю им я. -         Мы ведь потому и покорили мир, что нам знакомо чувство сострадания! - сказал бы им я, если бы добрался до их сраных телестудий. -         Неужели ни одному из вас в голову не приходило, - спросил бы я у этих любителей бля животных и природы, - что сраную гиену можно отогнать, а слоненка выходить? -         И остаться, таким образом, человеком? - недоумеваю я. -         И ведь, я это точно знаю! - говорю я. - Ваше преклонение перед так называемыми законами природы не простирается за границы, где начинается ваша собственная задница бля! -         Потому что когда плохо или больно вам, - напоминаю я. -         Ваш херов цинизм куда-то сразу улетучивается! - восклицаю я. -         И я не видел еще ни одного телеоператора, который бы заснял себя истекающим кровью, получив небольшое ранение! - злюсь я. -         Хотя перевязывать себя это как-то в разрез с неумолимыми бля законами бля природы бля! - возмущаюсь я.   Как говорил, кокетничая, один мой знакомый, «смерть это не конец жизни, - а всего лишь пункт вечного путешествия - поэтому в ней нет ничего страшного». Ну, да. А когда у него случайная ссадина нарывала полдня, пока йодом не намазали, - а поликлиники были закрыты, потому что выходной день; а «Скорая» из-за ссадины, представляете! не приезжала, - он все рыдал, да твердил:   -         Я не хочу умирать! -         Янехочуумирать! - твердил он. -         ЯНЕХОЧУУМИРАТЬ! - говорил он. -         Янехочуумиратьпожалуйста! - просил он Бога, в которого бля, сразу поверил. -         Пожалуйстааааянехочуумирать! - ныл он. -         Да ладно тебе. это всего лишь ссадина, - спокойно говорила жена. -         Сейчас смажем йодом и пройдет, - говорила она. -         Оно пульсирует, оно дико стучит в меня как молотком! - в ужасе ныл он. -         Так бывает со ссадинами, - прятала улыбку она. -         Яне хочу умирать, я не хочу умирать, янехочуумирать!!! - снова начинал он...    Сейчас-то я понимаю, что и это был звоночек. Потому что, чего уж там, это был я. И успокаивала меня Инна. Хотя ладно...   К черту меня! Рокси в опасности!   Мой турецкий слоненочек, моя турчаночка. Я защищу тебя от гиен, ничего! А как все случилось-то. Лежу я на диване после трех часов упражнений. Да, на меня иногда находит, и я качаюсь, как бешеный. Слушаю ветер. В коридоре необычно тихо – наверное, все молча пережевывают мои громоподобные ухания, охания, и трубное сопение – но спорт есть спорт!  Тихо, как в гробу, руки ползут все ниже, и я понимаю одну вещь.   Мне нужно взять себя в руки, чтобы не взять себя в руки.   Ну, вы понимаете. Воздерживаюсь я, между прочим, все это время. Ни разу еще не оступился. И мастурбировать не хочется уже просто из спортивного интереса. Неохота как-то срываться, когда столько выдержал. Ну, я отдергиваю шторы, немного демонстрирую улице свои накачанные грудные мускулы – ну, да, голый, я здесь постоянно голый, - потому что, или потный, или купаюсь, или сплю... Включаю телевизор. По каналу идет заставка того сериала, который оказался вовсе не сериал, и меня осеняет, что это взаправдашнее все. Что это Жизнь. А картинка по ТВ, так это просто прямая трансляция. И, как оно обычно бывает, когда до меня доперло, что же На Самом Деле происходит на экране,   -         Бедную девочку снимают тайком! - понимаю я. -         И вряд ли она телеведущая! - осеняет меня. -         А с чего ты взял, что она телеведущая? - спрашиваю я. -         Ну, мне так... показалось, что ли... - оправдываюсь я. - По телику показывали этот вот сериал, а потом новости, может, наложилось. -         Ты уверен, что она вела новости? - спрашиваю я. -         Нет, - стыдливо говорю я. -         Она и не могла их вести! - поднимаю палец я.    -         Наверняка Рокси просто девушка из богатой семьи, и у них там нелады с наследством, - врубаюсь в ситуацию я. -         Вот они и подстроили так, чтобы она свалила из дома, - объясняю я. -         Отправили ее на улицу, договорились с этими телевизионщиками сраными, чтоб они за ней с камерами подглядывали, да еще и бабло на ее злоключениях рубят! - возмущаюсь я. -         Вот бля уроды! - поддерживаю я. -         Аа-аа-а, скоты! - психую я.  -         Рр-р-р-рря, - громко рычу я.   И останавливаюсь, чтобы отдышаться. Заодно и подумать, что делать. Рокси ведь надо как-то выручать. Иначе получится не совсем красиво. Как строить планы совместной жизни, так пожалуйста, а как помочь – в кусты.  Разволновавшись, я взмахиваю рукой. Задеваю прямо бля лампу со столика у кровати. Ясен день, лампа падает. Вдребезги.   От этого тишина в коридоре становится еще тише.    Я отмахиваюсь от призрака стыда. А! Что значит легкое недоумение обслуживающего персонала, пары-тройки немецких туристов, да влюбленной парочки из России – я их видел, когда вселялся – в сравнении с надвигающейся на Рокси бедой. Почему беда-то? Так вот, до меня дошло, что Рокси – жертва заговора. А они, эти гребанные телевизионщики, и ее семейка, рубят на ней бабло с самого начала этого шоу! Стилизованное под, мать их так, сериал! Думаю я об этом, включаю телевизор, и, бац! начинается это самое гребанное шоу! Сажусь на диван, поджав ноги, и в волнении кусаю губы. Ну, как ты там, милая?   Рокси, как и в предыдущих выпусках, стоит над столом с мукой, и лепешками, раскатанными тонко, как плева девственницы – а вот интересно, она... хотя ладно, чего уж, в тридцать пять-то лет, ну, пусть даже в тридцать? - и думает о чем-то. Лицо у нее при этом такое... одухотворенное. Прекрасное. Ты прекрасна, как Джоконда, Рокси, хочется воскликнуть мне, но я сдерживаюсь, потому что слышу, как, сдерживая дыхание, по коридору идет горничная... Я только хочу, на всякий случай, еще раз крикнуть «не беспокоить», как вдруг меня как током пробивает! Второй раз за вечер, недурно, да?   Я понимаю, что готов соединить свою жизнь с этой женщиной!   Навсегда. Без всяких там говенных знакомств, кино, и кафе. Во время медового месяца по кафе наездимся, чего уж там.   -         Я готов отправиться в дворец бракосочетаний Стамбула, - пораженно шепчу я. -         Готов отправиться хоть сегодня, - удивляюсь я себе. -         Главное, чтобы с этой женщиной, - уточняю я. -         Ну, или в мечеть бракосочетаний, как это у них тут называется, - отмахиваюсь я. -         Я влюблен в тебя, Рокси, - признаюсь я. -         Влюблен, как кошка! - стыжусь я.     Я уверен, она не обидится. Рокси все понимает! И верно. Ни тени досады или недовольства на ее лице. Ничего! Она лишь улыбается мне, чуть печально, - у нее полные, но не выпяченные губы, я с ума схожу глядя на них, - и что-то тихонько говорит.   -         Что? - переспрашиваю я. -         Готов ли я быть с тобой в печали и радости, в старости и молодости, в та... - переспрашиваю я. -         Я готов, - заверяю я. -         Готов хоть сейчас, - повторяюсь я. -         Бери же меня, Рокси... -         Бери меня! - тяну я к ней руки.   Рокси что-то тихонечко говорит.   -         Бульбульбуль, милая, я тоже люблю тебя. - говорю ей я. -         Ну, в смысле на турецком говорю, - объясняю я. -         А в моем представлении это и звучит как «бульбульбуль», - объясняю я Рокси. -         Бульбульбуль, - говорит она, испытующе глядя на меня. -         Бульбульбуль, - отвечаю я. -         Если бы ты была рядом по-настоящему, мы могли бы взяться за руки, - говорю я. -         Сесть на диван и долго глядеть друг на друга, - мечтаю я. -         А потом целоваться, долго-долго, - говорю я. -         Не думай, что я псих там, или фантазер, - объясняю я. -         Просто, влюблялись же в старину по фотографии. -         Бырбырбыр, - поправляет она. -         А, ну да, по портрету то есть, - уточняю я.   Мы с Рокси счастливо улыбаемся друг другу и сейчас меня от экрана тягачом не оттащишь.   -         Да, недолго же ты горевал, - говорит, подпиливая ногти, Инна, которая, оказывается, сидит на диване. -         И это ты говоришь после Всего? - улыбаясь, говорю я, в надежде, что прикрываю спиной эту суку от Рокси, и та никого, кроме меня, не видит. -         Ты всегда загорался, как порох, - говорит Инна. -         Вспыхивал, как порох, - с внезапной грустью говорит она. -         Правда, и сгорал так же, - говорит она. -         Быстро, как порох, - мстительно добавляет она. -         Проваливай, дрянь, - говорю я, не оборачиваясь. -         Проваливай, сука, - улыбаюсь я, потому что Рокси не понимает русского, я в этом просто уверен. -         Нет, Рокси, не подумай, что у меня в правилах разговаривать так с женщинами, даже с бывшей женой, которая пять лет наставляла мне рога, а потом взяла, и, упс, выбросила, - объясняю я на всякий случай. -         Я джентльмен с женщинами, - говорю я, ведь мало ли, вдруг Рокси все-таки понимает немного по-русски. -         Я нежен с ними, - говорю я. -         Когда я в ударе, то могу трахаться пять часов,  - иду вабанк.   -         И мне плевать, что ты, Инна, об этом думаешь! - мстительно добавляю я. -         Не могла бы ты теперь покинуть этот номер? - спрашиваю я.   Но мне никто не отвечает. Инны как не бывало, а Рокси от меня отвлеклась. Щебечет о чем-то с пожилой дамой, которая ей помогает, сыпет муку, воду льет. Ай, да пекарня! Прямо конвейер Форда! Ну, вот. Упустил момент для решительного объяснения. Инна с язвительной улыбкой еще раз возникает у меня за спиной – наверняка только для того, чтобы я эту улыбку и почувствовал, - а потом растворяется. Я остаюсь у телевизора. Это все то же шоу, показывают какую-то комнату, и тут меня в третий раз за день прошибает!   Третий бля уже. Может, хватит?! Но все-таки прошибает. И я понимаю все. И вот как. Этот, ну, который владелец пекарни, стоит у стола, за которым сидит какой-то старикашка. Лысый, весь в золоте, и, - конечно же, - в белоснежном, ослепительном просто, костюме. Пожалуй, с его блеском спорят только зубы старикашки, которые, - надо же, - тоже из золота. Просто мини-фабрика ювелирных изделий какая-то, а не старикашка! Ежу понятно, - даже если этот еж, как я, не владеет турецким языком, - что этот пожилой господин представляет мафию. Или что-то, очень на нее похожее. И этот, стало быть, старый бандит, что-то втирает нашему пекарю, поигрывая цепочкой от часов. Умора! Часы с цепочкой... Нет, втирает не мазь, а в переносном смысле. Уффф. Объясняет. И не нужно требовать от меня литературного изложения происходящих в моем номере событий. Я ничего не пишу. Я рассказываю!     Кроме цепочки, в руках старикашки какая-то бумажка. Которая, при ближайшем ее рассмотрении мною, оказывается... фотографией Рокси! Моей ненаглядной Рокси! Старый козел тычет в лицо моей турецкой богини своим корявым пальцем, и гнусаво шепелявит.   -         Бульбульбульбшы, - гнусит он. -         Бульбульбуль, - похотливо улыбается он, и у меня сердце сжимается, потому что опасность, нависшая над Рокси, теперь очевидна.    Так и есть. Наверное, старый похотливый козел решил пополнить моей красавицей свой сраный гарем! Семь блондинок с Украины, две смуглянки из Италии, одна – из Молдавии, одна ухоженная леди из США... Сколько их там таится в каморках  и потайных комнатах подземного дворца этого несносного старикана? Этого бля мафиози?   -         Я негодую! - негодую я. -         Я протестую бля! - протестую я. -         Я взываю к вашей совести! - взываю к его совести я. -         К законности, наконец! - вспоминаю о законности я. -         К человечности просто! - бью я на жалость.   Бесполезно. Мафиози и этот его сраный пекарь – наверное, в долгах по уши, раз позволяет командовать собой, стоя по стойке смирно, - не обращает на меня никакого внимания. Обсуждают, козлы, поблескивая глазенками, - прям обкурившиеся онанисты! - как именно им умыкнуть Рокси. Против ее воли, конечно! А вы как думали? Такая женщина себе цену знает!   -         Рокси себе цену знает, - говорю им я. -         Она тебе, старый козел, не даст даже в самом своем страшном сне! - заверяю его я. -         Такая за мафиози не пойдет, даже если он будет сложен как Сталлоне! - говорю я. -         Ну... как молоденький Сталлоне, - поправляюсь я под их недоуменными взглядами.   -         Ну, что ты морщишься, что ты отмахиваешься, как от мухи? - спрашиваю я старикана. -         Не вздумай отмахиваться от меня! - замахиваюсь я на телевизор.    Но старикашка, небрежно отмахнувшись, щелкает пальцами и пекарь прикрывает окошко комнаты. Я вижу занавеску. А, бля! Ну, с этими двумя все понятно. Моральные уроды. Бандиты. Мафиози. Но – телевизионщики?! Да они там вообще стыд потеряли. Страх потеряли! Совесть бля потеряли. В их гребанном шоу человека вот-вот сопрут – и еще какого! - у них преступление произойдет прямо на глазах... А они? Знай себе фокусируют камеру порезче, да продают рекламные паузы подороже. Чтобы, понимаешь, пока человека крадут, срубить со сраных шоколадок бабла побольше! Чтобы зритель, усевшись на диване поудобнее задницей, раздавшейся от этих самых шоколадок, мог слышать, как они «прерывающимся от волнения голосом», сообщают:   -         А сейчас  на ваших глазах произойдет жестокое таинство природы. Хищник пожрет жертву...   «На ваших глазах»... Цирк бля. Прямо объявление в цирке. Все в волнении замерли. Челюсти перестали жевать. Пальцы в поп-корне застыли. Глаза расширились. Всеобщая тишина. Минута молчания в связи с предстоящей утратой бля. Только жертва знай себе несется. Спокойненько так. До первого укуса. Который, - конечно! - покажут крупным планом. Ну, прямо как я! Ничего не подозревавшая антилопа – ну, пусть будет антилоп, - пасся себя в травке. Небось, показали со всех сторон.  С комментариями «посмотрите на круп этой особи, он чересчур велик, долго в живой природе она не продержится». Так оно бля и случилось! Инна уже подобралась ко мне из зарослей, чтобы подсечь ноги, прокусить загривок и растерзать сердце. А потом хрустеть моими бля костями на потеху публике.   Ну, и Рокси теперь ждет, получается, такая же участь.   Нет, дорогая. Я спасу тебя! У экрана Человек, а не равнодушное бля животное, способное, глядя на трагедию смерти, умять пару пачек чипсов, пиццу и три баночки пива. Кстати, надо заказать в мини-бар еще парочку банок. И вина, а то старое все кончилось. Да и чипсов, от спиртного страшно хочется солененького... Ладно, потом. Надо спасать Рокси.   -         Рокси, мне надо спасать тебя! - говорю я, лихорадочно вышагивая ко комнате. -         Как, как, как?!- спрашиваю я потолок. -         Вот так?! - пораженно говорю я. -         Точно бля! - восклицаю я, и бросаюсь к телефону. -         Я спасу тебя, Рокси! - обещаю я, и жду. -         Сейчас, сейчас, - говорю я, терпеливо выжидая.  -         Ага, - говорю я, завидев, как по экрану поползли титры. -         Угу, - говорю я, поднимая палец над кнопочной панелью. -         Вот так! - торжествую я, набирая номер.    Его показали в титрах. Маньяки так обнаглели, что даже адреса и контактов своей сраной телестудии не скрывают. Ну, ничего. Сейчас я вам... Набираю номер несколько раз, потому что путаю коды. На четвертый – хорошая примета, мое любимое число, сплевываю четыре раза, - я попадаю. Выслушав обычное «бульбульбульбыр», говорю:   -         Привет, я насчет Рокси. -         Бульбульбуль? - помолчав, спрашивает женский голос. -         Буль? - уточняет она. -         Буль? - надо отдать ей должное, вежливо уточняет. -         Кто-то говорит по-русски? - спрашиваю я. -         Ну, или на простеньком, на разговорном английском? - говорю я на простеньком, разговорном английском. -         Бульбуль, - неуверенно отвечает девушка. -         Ладно, - говорю я. - Попытайтесь понять. -         Я вам все объясню, и вы поймете, - объясняю я. -         Я насчет Роксоланы. Понятно? - спрашиваю я. -         Роксолана эээ ханум, Роксолана ТВ, - говорю я.  -         А, Роксолана-ханум, бульбульхымбуль, - обрадованно говорит голос. -         Ага, отлично, детка, - радуюсь я. -         Так вот, - говорю я, - передай своим продюсерам, своим бля, маньякам... -         Маняки-ханум? - спрашивает голос недоуменно. -         Типа шутишь? - спрашиваю я. -         Ну так вот, передай им, - прошу я, - что, если у них тут принято воровать женщин в прямом эфире... -         ... да еще и на рекламных показах в это время зарабатывать, то я приехал... я приехал... из страны... -         В общем, неважно бля откуда я приехал, - говорю я. -         Главное, что я хочу донести до твоих продюсеров, - объясняю я. -         Так это то, что людей воровать нехорошо. -         Тем более, в эфире, да еще и по ТВ! - грозно говорю я. -         Бульбульбуль, - жалобно оправдывается она. -          Да плевать мне бля на рейтинги! - плюю на рейтинги я. -         Короче говоря, - подвожу я итоги. -         Рокси воровать нельзя! - сообщаю я. -         Ну, или, чтоб совсем было понятно, - перехожу я на английский. -         Рокси киднеппинг – ноу!!! -         Бульбульбуль, - терпеливо и понимающе говорит голосок. -         Доперло, наконец, - удовлетворяюсь интонацией собеседницы я. -         Бульбульбуль – да, но не буль, понятно?! - спрашиваю я. -         Я не желаю слышать никаких бля, оправданий! - не желаю слышать оправданий я.  -         Я представляю крупнейшую туристическую компанию Турции, и России, бля, - дожимаю собеседницу я. -         Я приехал составлять лучший путеводитель по этому городу, - вру я, потому что он явно не будет лучшим. -         Лучший путеводитель по этой стране, - вру я вдвойне. -         У нас связи в правительстве и министерстве туризма! - вру я. -         Мы бля такой переполох поднимем! - обещаю я. И, раз уж ты ни фига не понимаешь по-русски, замечу, что сделаю этот путеводитель, прочитав чужой путеводитель, и не выходя из номера, - говорю я. -         Но это тебя не касается, - улыбаюсь я. -         Давай лучше о Рокси, - напоминаю я. -         Так вот, если вы бля не оставите девушку в покое, - снова угрожаю я. -         Не уберете от нее свои грязные лапы... -         Я вас так пропесочу в этом Самом Рейтинговом Путеводителе, что сюда бля, ни один турист еще сто тысяч лет не приедет, - обещаю я. -         И все вы тут с голоду помрете! - торжествую я. -         Бульбульбуль, - отчаявшись, говорит голос. -         Английский понимаете? - теряю терпение я. -         О, инглиш! - радостно говорит голос. -         О, инглиш бульбульбуль, - звенит колокольчиком голос. -         Повторяю все то же самое на простеньком бля английском, - повторяю я на простеньком английском все то же самое. -         Ну, за исключением фразы про путеводитель и как я его собираюсь сделать, - добавляю я на русском для себя. -         Бульбульбуль! - говорит голос жизнеутверждающе. -         Вы меня поняли? - теряю терпение я. -         Бульбульбуль, - соглашается со мной голос. -         Ну, то-то же, - говорю я с облегчением. -         То-то же, - выдыхаю я. -         Но знайте, что если я завтра, бля... -         Бля бульбульбуль! - радостно верещит голос. -         Бля бульбульбуль, - мрачно подтверждаю я. -         И если я завтра бля бульбульбуль, не увижу, что вы оставили Рокси в покое, - заверяю я. -         Я тут же устрою международный скандал! - грожу я. -         Скандал. Международного. Значения. - чеканю я. -         После которого ссора арабов с евреями всему бля ООН детским лепетом покажется, - смеюсь я. -         Бульбульбуль, - смеется голос. -         Я вас на весь мир ославлю как предателей идей этого... ну... - пытаюсь вспомнить я. -         Ну этого... А! Вспомнил! - вспоминаю я. -         Как предателей идей Ататюрка! - ликую я. -         О! Ататюрка! - торжественно говорит голос. -         Он самый! - многозначительно говорю я. -         Уж ему бы эти ваши средневековые заморочки с похищениями девушек средь бела дня в прямом эфире, ну очень не понравились бы, да? - предполагаю я. -         Бульбульбуль, - довольно неуверенно соглашается со мной голос. -         Он вас вытащил из болота! - припоминаю я все, о чем читал в путеводителе, с которого сдираю текст. -         Он вас бля сделал европейцами во всем! В том числе и потому, что приказал перестать воровать женщин! - сообщаю я.  -         Ну, или это он имел в виду, когда просил вас быть европейцами, - импровизирую я. -         О, Ататюрка! - торжественно заверяет меня голос. -         О, Ататюрк! - встаю я, приложив руку к груди. -         Мустафа Кемаль Ататюрка, - сообщает мне голос. -         Ага, он самый, - назидательно отвечаю я. -         Кемаль Мустафа Ататюрка, - повторяю я в несколько иной, кажется, последовательности, но какая, в принципе, разница. -         Кемаль Ататюрка Мустафа, - дрожа, говорит голос. -         Вот-вот, - торжествую я. -         Ататюрк. Мустафа. Кемаль. - повторяю я. -         Так что именем Ататюрка заклинаю, оставьте вы девушку в покое, - говорю я на прощание. -         Пока, прощаюсь. я -         Бульбульбуль, - говорит голос. -         Бульбульбуль, - кладу я трубку.   Набираю номер полиции. Подумав, кладу трубку. С удивлением гляжу на руки. Оказывается, меня немного трясет. Ладно, наверняка этих, с телевидения, трясет не меньше моего. Представляю, как они все там забегали! Русского она не понимает. Английского... Если так, то почему же она выслушала все до конца? небось, собрались всей студией, засранцы, - с продюсерами, конечно, - и, затаив дыхание, выслушали все до последнего слова. Бульбульбуль! Небось, обосрались там все от страха! Очередь в туалет выстроилась! И все из-за моего звонка. Ну, еще бы. Иностранный журналист, все такое. Начинаю гордиться своей профессией. Наконец-то, первый раз в жизни, она мне пригодилась. Умываюсь холодной водой, закручиваю полотенце на бедрах, и подхожу к окну.   Думаю о Рокси.   Она, бедняжка, даже не подозревает о том, что я ее спас. Вообще ни о чем не подозревает! Стоит себе там, лепит свои лепешки, начиняет их толчеными маслинами – кстати, пора бы и еды в номер заказать, - и катает скалку по камню. А в это время добрый ангел – да-да, это я! - отводит от ее прелестной головки угрозу. И какую! Стать рабой гарема похотливого старикана. Который, когда Рокси ему надоест, выбросит ее в какой-нибудь пыльной деревушке на границе с Ираком, и где она станет звездой местного бля борделя. Где ее выжмут до суха сотни старых грязных, отвратительных мужиков. Бр-р-р! Как хорошо, что этого не случится. Никогда. Но, даже если бы Рокси попала в бордель, знаете...   -         Я уверен, что она сохранила бы душевную чистоту даже там, среди проституток и их низменных клиентов и страстишек! - горячо говорю я голубю, который сидит на подоконнике. -         Гульгульгуль, - отвечает он мне. -         Я не понимаю по-турецки, - говорю я ему. -         Гульгульгуль, - с презрением говорит он, и, пройдясь по подоконнику, перелетает на гостиницу по соседству. -         Ну и проваливай, потомок динозавров, - с презрением говорю я вслед, и глубоко дышу.  -         И плевать мне, что ты о нас думаешь! - добавляю я, глядя на голубя. -         Гульгульгуль, - бормочет он с соседкой крыши, глядя на меня. -         Рокси, о, Рокси, - говорю я...   Роксолана, женщина моей мечты. Роксолана, женщина с удивительной, волнующей, приятного размера – не больше чем, не меньше чем, - грудью... Небось, на ней сейчас выступают маленькие капельки, - настолько маленькие, что увидишь только вблизи – пота. Грудь колышется, руки месят податливое тесто... Я спас тебя, отблагодаришь ли ты меня тем, в чем я нуждаюсь сейчас, как умирающий в «Скорой». Дашь ли ты мне тела любви?... Дашь ли... Вздохнув, я иду принимать холодный душ. Холодный? Нет! Ледяной просто!   Что там по ТВ? Комедия?                                                ххх   Задание номер пять. Упражнение в сценическом мастерстве. На комедийно-театральное искусство.     Комната, обставленная, как типичная Кухня из Сериала Про Дурацкую Семейку. Все чересчур яркое, чересчур вызывающее, нелепое. Нарочито большое.   Инна (заходит в рыжем парике): Ну, где там мой дурачок-муж? Я его нигде не... Оставляла?   Дикий хохот за кадром. Особенно выделяется визгливое хихикание одной девушки. Молодой красивый Жиголо входит за Инной в комнату, крадучись, на цыпочках. Он преувеличенно боится.   Жиголо: Дорогая, ты запамятовала. Ты его, своего горе-муженька, и правда... Оставила! Инна: Ха-ха-ха!! Жиголо: Уха-ха-ха! В зале: Аа-ахахахаха!!! Инна (ласково и игриво): ну, а раз уж мы оставили этого дуралея в прошлом, то, голубчик... Не остаться ли нам наедине прямо сейчас?! Жиголо (тревожно): Кому это ты, милая? Меня же зовут не голубчик!  Инна: Это я тебе, идио... голубчик! Жиголо: Аа-а-а.  (смех в зале) Инна: Так что, пошалим прямо сейчас? Жиголо (игриво): Прямо, или все -таки... криво и чуть вбок? (смех и аплодисменты в зале, у визгливой девушки истерика) Инна: Можешь чуть-чуть отклониться от курса, морячок. Смотри только, попади в самую главную гавань. Давай, скорей же! Твою пристань уже штормит! На нее уже столько... воды натекло! (смех в зале усиливается) Жиголо (притворно страстно обжимает Инну где только можно): Ах ты мое побережье... Рррррррр... Инна (жеманно): Мой тигренок! Жиголо (обиженно отстраняясь): Тигр! Р-р-р-р! Разве не похоже на тигра?! Инна (кокетливо): ну, конечно, да! О! Мой Шерхан! Оба: Р-р-р-р-р-р-р. (смех и аплодисменты в зале) Дверь открывается и в квартиру вваливается муж Инны – ладно, эту роль сыграю я, - в стареньком спортивном костюме, и красной нашлепке на нос. Лицо – в пудре. Поэтому вместе с Мужем в комнату вваливается облачко пудры. От этого Муж чихает, и, не удержавшись, падает, зацепив головой стол. На голову ему опрокидывается кувшин с водой. Хохот в зале.    Инна (с сарказмом): Да, милый... Муж (жалобно): Да, милая? Инна (язвительно): Ты ввалился не туда, куда надо, не так, как надо, и не в то время, когда следовало бы. Впрочем, как всегда и во всем...   В зале громкий смех, Муж глупо хлопает накладными ресницами, отчего смех только усиливается. Жиголо смешно и неумело застегивает ширинку – преувеличенно большую, - карикатурно чертыхается, и подергивается. Инна прикрывает Жиголо от Мужа, а тот делает вид, что ничего не замечает.   Инна (якобы вспомнив): Ой, совсем забыла вас познакомить. Знакомься, милый. Это... Сантехник. Муж: О, как здорово! А... Что, у нас в доме что-то течет? (смех в зале) Жиголо: Э-э-э-э... Инна: Да, милый, Кое-Что у нас в доме течет, причем постоянно... (смех усиливается). Инна (продолжая): Потекла одна труба... Течет и течет, спасу нет! Целая лужа собралась, представляешь? Ну, я и вызвала Сантехника, чтобы он ее... осушил. Муж (преувеличенно восторженно): Как здорово! Надеюсь, теперь-то все в порядке? Жиголо: Ну, да... Инна (с укором глядя на Жиголо): Да, да не совсем! Жиголо (поспешно):... ну да! Я это и имел в виду. ну да – да, да не совсем! Муж: Ничего не понимаю... (смешки в зале) Инна: Милый, ну что тут непонятного? Лужу мы осушили, осталось только трубу прочистить. Да так, чтоб она уж никогда не засорялась! Кстати, милый... Муж (снова жалобно: Что, дорогая? Инна: Милый, не хочешь сходить за хлебом? А то у нас хлеб кончился, и нечего подать к чаю! Муж (недоуменно): Хлеб? Инна: Ну, да! Какой ты непонятливый! Жиголо: О, да! Очень непонятливый! И, кстати... Что-то хлебушка так захотелось... Муж (тупо): Черный хлеб к чаю? Жиголо: Черный хлеб к чаю! М-м-м-м! Обожаю! Я вам за это все трубы в доме прочищу!!! Инна: Так, милый, собирайся! (смех в зале) Инна: Ну же, быстрее, милый, у нас все течет! Муж: Дорогая... Я же только что ходил за хлебом.   Поднимает руку, в которой зажата авоська с тремя булками хлеба. В зале хохот. Инна и Жиголо растерянно переглядываются.   Инна: Э-э-э, что, правда? Муж (покачивая авоськой, мрачно): Как видишь... Инна: Вот, незадача. Ну, давай тогда ты сходишь за... мясом! (смех в зале) Муж (ошарашенно): За мясом?! Жиголо: О, обожаю свежее мясо! К чаю! М-м-м-м! Да с черным-то хлебом! Муж (отчаянно): Да я уже купил хлеба!!! (смех, аплодисменты, свист в зале на «бис») Жиголо: Только, пожалуйста, выберите кусок получше. Помягче. Не спешите. Побродите по рынку. Приценитесь... Муж (тупо): Да? Жиголо (поглаживая ягодицы Инны, что видно зрителям, но незаметно Мужу): Я люблю мясо знаете, какое? Чтобы молодое, но не совсем раннее, а молодое, сочное, упругое, свежее, понимаете?! Чтобы оно было такое... Нежное еще, но уже плотное, чтоб пахло так.. Терпко пахло. Муж (глупо кивая дурацкой нашлепкой, и парик съезжает ему на ухо, отчего в зале раздается смех): Нежное. Чтоб пахло терпко. Понятно. Жиголо (увлеченно): Чтобы его, мясо, можно было на свежесть пальцем  определись. Муж: Но как?! Жиголо (рассказывая Мужу, и одновременно показывая зрителям на заднице Инны): А очень просто! Когда выбираешь кусок мяса поувесистее, подбрось его разок, да гляди, чтоб выглядело поаппетитнее, чтоб хлопнуть по нему хотелось Муж (услышав хлопок): Что это?! Инна: Милый, мы же только что хлопнули по мясу, которое выбираем! Муж: Аа-а-а! (гомерический хохот в зале) Жиголо: Посмотрели, прикинули, взвесили. А теперь пальцами его щипаешь, вот так, раз! И на нем, на холмике мяса-то, сразу вмятина образуется. Так вот, если мясо совершенно свежее, то оно прямо на ваших глазах наливается, и вмятина исчезает. Сама по себе. Выравнивается! И уже через несколько мгновений перед нами, - упс! - мясо, которое было как будто нетронутое! Понятно вам? Муж (тупо кивая): Ага. Найти мясо, взвесить на ладони, ущипнуть, и если оно не щипается, брать кусочек вам к чаю. И не спешить, когда выбираешь... Инна и Жиголо (хором): Да!!! Муж: Ну, что же, сейчас...  Вот только сумку разберу.  Так, вот хлеб, вот, кстати, чай... А тут... О, Боже! Посмотри же сюда, посмотри! Инна (раздраженно): Что?! Муж (радостно): Милая, какая удача! Ты не поверишь! Но... Это просто чудо какое-то, но... Жиголо (нетерпеливо): Что?! Муж (обоим): Оказывается, я уже купил мясо! (в зале дикий хохот, дрожь потолков, свист, шум)   Жиголо садится на диван, и становится видна его так и не застегнутая ширинка. Инна некоторое время молчит, глядя то на него, то на идиота- Мужа. Что-то прикидывает.   Инна: Милый, давай попробуем еще раз. Муж: Давай, только... что? Инна: Сейчас объясняю. Только я бы хотела, чтобы на этот раз у нас не было таких досадных накладок. Поэтому давай, для начала, посмотрим, чего у тебя в сумке Нет. (смех в успокоившемся, было, зале) Муж (покорно): Нет мармелада, сливок... Жиголо (торопливо): Так бы и умял тарелочку сливок в мармеладе. ну, или мисочку мармелада в сливках. Муж: А, нет, сливки есть! Жиголо (еще быстрее): Что-то расхотелось сливок, ограничился бы только мармеладом. (смех в зале, Инна возводит глаза к потолку) Муж: Нет черешни, соевого соуса. Так. Нет соуса бешамель. сыра нет австрийского, который мраморный. Нет конфет «Ириска», нет клубники, и нет, наконец, кунжута для тостов. Инна (терпеливо): Милый. Я бы хотела, чтобы ты пошел в магазин и не спеша, тщательно выбирая, купил нам продукты по следующему списку. Черешня, мармелад, соевый соус, соус бешамель, сыр, ну, который австрийский мраморный, конфет «Ириска» пару кило, клубники, и, наконец, кунжута для тостов. А, и сливок! Муж: Но сливки есть! Инна (угрожающе): Еще сливок, черт тебя побери! Жиголо (капризно): И горстку свежих вишенок! Инна (благодарно глянув на него): И горсть свежих вишен! Да покрупнее и, я уверена, наш гость будет не против, если ты польешь эти вишни соусом из... Жиголо (подсказывая): Из соуса бешамель и соевого соуса, с небольшим добавлением клубничного соуса и свежих конфет «Ириска». (хохот в зале) Муж (тупо) Не забыть бы. Итак... черешня, мармелад, соевый соус, соус бешамель, сыр, ну, который австрийский мраморный, конфет «Ириска» пару кило, клубники, и, наконец, кунжута для тостов.. Инна (выжидающе глядя): Так, пока правильно. Муж (стараясь побыстрее закончить): ... и горсть свежих вишен, да покрупнее, и надо полить эти вишни соусом из соуса бешамель и соевого соуса, с небольшим добавлением клубничного соуса и свежих конфет «Ириска». Инна и Жиголо (хором): Правильно! Муж (оглядевшись недоуменно, потом грозно): Да вы что меня, за идиота держите?! (хохот в зале).   Инна (неожиданно агрессивно): А если да?! Муж (испуганно): Нет-нет, дорогая, я пошутил. Бешамель и «Ириски». Иду. Вот только... Инна (утомленно): Что? Вы правда вот все это хотите? Жиголо: Бля буду, братишка, помираю, ирисок хочу. Муж (у двери): А как же мясо и немного не... Инна (вручая ему авоську с пустой бутылкой): Гость в дом, бог в дом, дорогой! Заодно и бутылку сдай! (хохот в зале) Муж (поправляя парик): Да, хорошо, дорогая...   Уходит.   Инна: Ну, вот, мы и снова вдвоем, мой морячок. Жиголо (игриво):  Якоря готовы к швартовке, моя дорогая. К глубокой швартовке. Инна (страстно): Муа! Жиголо (страстно): Мур! Инна: Мой котик! Жиголо: Моя кошечка!!! (смех в зале)   Инна тащит Жиголо к дивану, и опрокидывает его на себя. Несколько картинно. Оба барахтаются в одежде. В зале смех. Камера показывает обстановку к квартире. Все чересчур яркое, как положено в комедиях, - впрочем, об этом уже упоминалось, - В углу много мягких игрушек. На стене плакаты с культуристами и голыми азиатками. Над культуристами надпись «уголок Инны», над азиатками - «уголок мужа». Холодильник демонстративно пуст, это видно, потому что у него открыты двери. Чтобы в этом вопросе ни у кого не оставалось никаких сомнений, на холодильнике висит грамота. На ней написано:   «Самой Худшей и самой Блядовитой Хозяюшке нашего района. Вручено от...»   Когда камера крупно показывает грамоту, в зале раздается смех. Особенно выделяется та самая повизгивающая девушка. Инна, приподнимаясь с диване, с Жиголо на груди, игриво подмигивает в зал и спрашивает:   -         Что, сестренка, у тебя такая же есть?    Зал взрывается аплодисментами. Хохот. Тонкого визга девицы в нем уже не слышно. Снова показывают мягкие игрушки.   Инна: Ах ты, мой плюшевый мишка! Жиголо: Ах ты, моя мягонькая тигрица! Инна: Ах ты, мой тверденький мачо!   Камера крупно наезжает на телевизор, по которому показывают клип. девушка в чулках поет песню с припевом «Чмо ты, а не мачо!». В зале смеются. Смех умолкает, когда камера возвращается к парочке на диване. Жиголо сидит, раскинув руки и ноги, и блаженно вздыхает.   Инна, на коленях, держит в руках его член.   В интерьере квартиры член выглядит неестественно настоящим, и потому грозным. Он поблескивает. Инна, ставшая необычайно серьезной, наклоняется, и заглатывает его до половины. Потом еще глубже. Еще. Натянув себя на него полностью, Инна замирает. Десять, пятнадцать секунд. Минута. Три. Вечность. Спустя пять Жиголо яростно выдыхает, вцепившись в рыжий парик Инны. Все замирают.   Инна старается, как может, но чуть-чуть не успевает.   Поэтому часть проливается ей на подбородок и блузку. Жиголо дергает головой Инны, тянет вниз, и та, издав рвотный звук, вырывается. Долго и надсадно кашляет, стоя на коленях. Кашляет почти до рвоты. Утирает слезы. Все молчат. Все по настоящему некрасиво и оттого немного страшно. Инна жестом просит стакан воды, который Жиголо неторопливо приносит с кухни. Пьет, прерываясь на кашель. Отдувается. Постепенно приходит в себя. Утирает после воды губы рукой, как мужчина – после водки. Говорит севшим голосом:   -         Я не кончила. Так что с тебя должок, дорогой.   Муж вваливается в квартиру, держит в руках сумку и пакет с клубникой. Говорит, расслышав только последнюю фразу:   -         Мы кому-то должны, дорогая?   Инна улыбается.   Зал взрывается хохотом и аплодисментами.                                                        ххх   Воскресенье!!! Так что, пожалуй, я все-таки изменю Рокси разочек. Ну, с этой. С блондиночкой, которая не Ксюша из «Блестящих», но ничем ее не хуже, и ведет передачу для ребят, не настолько умных, чтобы учиться в институте, и попавших в армию. Аты, баты, шли солдаты. Ребята, сегодня я с вами!   -         Доброе утро, привет всем! - сладко говорит она, и у меня сжимается сердце, екает под ложечкой и еще кое где. -         Привет всем, ребята! - говорит она вроде бы всем, но мы-то с ней знаем, что она глядит на меня, это верняк. -         Привет и тем, кто сейчас проходит службу, - облизывает она губы. -         И тем, кто отслужил и ушел на гражданку, - задерживает она язычок на губе. -         О боже, - шепчу я хором с тремя миллионами военнослужащих армии Российской Федерации и всех национальных армий стран СНГ. -         И тем, кто прямо сейчас охраняет мой покой, - призывно покачивает она задницей. -         Привет, привет, - бормочу я, расстегиваясь. -         Привет, солнышко, - говорю я, глядя ей в глаза. -         Муа! - говорю ей я.   Не нужно нотаций! Раз в неделю – тем более в три! - можно. Да и просто нужно! А то все застоится в тазу – я слышал это, когда дремал под шоу про физкультуру по ТВ, - и ничего вообще никогда не будет. Так что, да, милая, да, здравствуй. И от тех, кто в пути, и от тех, кто охраняет твой покой в номерах... Если у меня там все застоится, то как же тогда мой будущий и все более вероятный брак с Рокси? Так что... Салют, пончик!   Блондиночка зажигает. Она мнет груди – сначала левую, потом правую, потом обе одновременно, кокетливо поправляет пилотку, как у летчиков, и говорит. М-м-м-м, как она говорит... Я не очень вдаюсь в смысл сказанного, но – артикуляция... Нет, я вовсе не предвзят, а тем более к блондинкам, о, нет! и даже пытаюсь послушать, что она там несет. Но это полная чушь, поэтому я ничего не теряю, когда выключаю звук и наслаждаюсь видом ее тела. Наслаждаюсь...   Но сегодняшнее воскресенье все-таки праздник, поэтому хочется чего-нибудь этакого. Пикантного, но в меру, в то же время, слегка праздничного. Феерического. Что-то типа шампанского. Ну, вино с минеральной водой я, конечно, смешаю. А вот как быть... Ага! Придумал! Беру черное резиновое кольцо – эспандер, взял с собой, чтобы кисти от текстов не сводило, - и примериваюсь. В самый бля, раз! В десятку! Чуть тесно, но не настолько, чтобы были опасения относительно того, как вынимать после. Надеваю эспандер – эх, жалко, крема никакого не осталось, - и гляжу на блондинку.  Начинаю двигаться. Звук, правда, все равно чуть пробивается, за что и не люблю я все эти старенькие пульты. Блондиночка говорит: .........   Помнишь, как здорово было, когда вы сделали это в первый раз? Нет, не каждый сам по себе, хотя и с этим, уверена, у вас был полный порядок. В первый раз вместе. Помнишь? Я вот сейчас разорву этот конверт, на котором написано «Инна- своему дембелю навсегда». Так... Ага... Вот... Я отпускаю тебя в запас, милый.  Нет, это мы пропустим. Ага, вот! Ваш первый раз вместе. Вспоминает клевая девчонка Инна, которая отправляет в запас своего пацана, Володю! Итак. Была какая-то вечеринка, и ты тогда еще не прятался от людей в углу, чтобы привлечь их внимание, ты не был подающим надежды, ты не был писателем, и писателем, подающим надежды. Ты просто был. Еще была она. Девушка,  имя которой ты запомнил с первого раза, как вас представили друг другу. Еще ты запомнил ее глаза и волосы. Ты запомнил ее всю. Ты много думал о ней, о ней, - обращает твое внимание на эту деталь Инна, - а не о себе. Наверное потому, что ты тогда просто был, и был просто мужчиной, а не подающим надежды умником, прикрывающим спину углами. Тогда ты не прикрывал ее ничем, и не боялся мира. ну так, и не проигрывал ему, никогда. Ты был победителем, и девушка, чье имя ты запомнил с первого раза, увидела это сразу.   Если ты помнишь – а ты, наверное, помнишь, - эта девушка лихо расправлялась с джином, и что там еще было? кажется теплая водка, - на пару с тобой. С джином, теплой водкой и яблоками, потому что кроме яблок и водки там, если честно, больше нечего было есть. А кроме как пить джин, там больше нечего было и делать. Ну, таковы уж эти университетские вечеринки, пишет нам девушка, чье имя ты запомнил с первого раза. И ты пил, и пил, потому что жизнь переполняла тебя, и тебе хотелось напоить ее, эту жизнь, весь этот мир ты хотел напоить, и себя вместе с ним. Кажется, у тебя это получилось?   Ее звали Инна, не так ли, Владимир?   А под конец всего этого веселого – ха-ха – мероприятия, она сказала:   -         Ну, ты хотя бы в состоянии сказать мне до свидания? -         До свидания, - буркнул ты, изумленно приподнявшись с дивана. -         До свидания, - говорил ты всю ночь, потому что хмель слетел. -         До свидания, - перекатывал ты во рту это, как джин часом раньше. -         До свидания, - сказала она и улыбнулась. -         До свидания, - улыбнулась она, глядя в глаза тебе так прямо, что никаких сомнений относительно дальнейшего не оставалось.   Ни у тебя. Ни у нее.   Ты думал о ней ночью, ты думал о ней весь следующий день. Еще бы. Девушка, которая тебя перепила! А ты в то время еще испытывал иллюзии относительно количества спиртного, которые можешь, якобы, поглотить. Поэтому не бросил еще пить. Девушка, у которой необыкновенно мягкий, и в то же время, плоский, живот. Да, чего уж, ты умудрился прикоснуться несколько раз. Тайком. О чем ты гордо думал на следующий день. Инна пишет, что, конечно, она это почувствовала, и спрашивает – неужели она дала бы прикоснуться к себе мужчине, который бы ее не увлек? Девушка, которая... Девушка.   Поэтому, когда через неделю все уже было другим – вечеринка, спиртное, люди, и даже ананасы вместо яблок, - ты совсем не удивился тому, что девушка... Девушка-то оказалась все та же. И ты знал, что она будет та же, а это была Инна, чего уж скрывать – явно выглядела как девушка из тех, которые подходят сами.   -         Это не совсем так, милый, - пишет тебе девушка Инна. -         Я не выглядела как девушка из тех, что подходят, - передает она. -         Я просто всегда была из тех, что подходят сами, - объясняет она. -         И остаюсь ей, - заверяет она тебя, дорогой ты наш зритель. -         Навсегда, - клянется она.     И, конечно, Инна подошла, и подошла сама, и, к счастью, второй раз ты не оплошал, включил ту штуку на плечах, которая считается твоей головой, и пил достаточно для того, чтобы быть веселым как обезьяна и смелым как лев, но недостаточно – чтобы распростаться в грязи, как свинья. И ты смог. Смог не только «до свидания» сказать, а даже еще и проводить, и зайти на чашку кофе, а там уж, - если ты помнишь, конечно – вы целовались. Сначала в прихожей, потом в комнате, затем на кровати, ты мог бы по сей день, - уверена твоя бывшая девушка Инна, - вычертить маршрут, по которому вы безостановочно падали, судорожно и весело всасываясь друг в друга.   Потом целовались сидя на кровати, в темноте, и комната вспыхивала то и дело фарами автомобилей, заезжавших в тот вечер во двор ее дома, и из него. А она, улыбаясь, сказала, когда ты спросил ее, что это у них тут за движение:   -         У нас в доме небольшой публичный дом. -         Совсем маленький, - уточнила она. -         Надеюсь, не здесь, - спросил ты. -         Небось, с надеждой спрашиваешь? - посмеялась она. -         Так значит, маленький бордель? - уточнил ты.  -         На пять посадочных мест? - спросил ты. -         Р-р-р-р, - сказал ты. -         Справься здесь, на одном, тигр, - сказала она.  -         Приземляйся, - сказала она.   Телесного цвета чулки, отчего ты не сразу сориентировался, высокая грудь, пояс, ты девственница, спросил ты, скатывая с нее чулки.   -         Нет, - сказала она. -         А ты? - спросила она. -         Еще чего! - сказал ты. -         Отлично, - сказала она. -         Значит, повеселимся, - шепнула она.    Ты был с ней полностью солидарен тогда, пишет Инна. Вы и повеселились. Она направила тебя – было темно, потому что автомобили как раз сделали паузу, видимо, в борделе началось ночное чаепитие; а вы были крепко выпивши – и... Помнишь ли ты, пишет Инна, что в тот самый момент, когда ты вжался в нее и вошел, комната снова загорелась, видно, во двор въехала машина, и тебе повезло увидеть глаза женщины в ваш самый первый раз вдвоем. В ваш первый раз вдвоем во всем этом гребанном мире.   Что касается технических моментов, пишет Инна, то было и так, и этак. Ты подтвердил репутацию человека, который отлично трахается, если чуть выпьет, но не напьется до чертиков, человека, который в ударе может три часа не кончать. Она подтвердила репутацию девушки, занимавшейся художественным дыханием и немножко йогой – тем самым разделом, где речь идет о задержке дыхания. Вы подтвердили репутацию извращенцев которых хлебом не корми, дай только поругаться в постели, а под утро ей даже было больно один раз – люблю большие, сказала она, все это херня насчет размера, который не важен, еще как важен, - и ты сказал... Значит, любишь меня, сказал ты.   -         Я люблю тебя, - сказал ты. -         Ну, тогда и я тебя, - сказала она. -         Ах ты, сучка! - сказал ты. -         Идем на шестой круг, милый? - спросила она. -         Да нет, я в прямом смысле! - сказал ты. -         Сучка! - повторил ты. -         Ну, тогда пошли на шестой, - сказала она. -         Ладно, не дуйся, - сказала она. -         Я тоже тебя люблю, хотя так не бывает, - призналась она. -         Мы же здесь, - сказал ты. -         Значит, бывает, - сказал ты. -         Я говорю не о сексе, - возразила она. -         И говорю не о нем, - возразил ты.  -         Ох, - вздохнула она.  -         Давай лучше трахаться, - предложила она.   Ну, вы и потрахались еще разочек. Она похихикала, и каждый раз это сжимало тебя там, но кончил ты только утром. Опровергнув тем самым репутацию человека, который может не кончать три часа подряд. И закрепив за собой репутацию человека, который может не кончать девять часов.   Утром, когда вместо фар комнату осветило солнце – на долгие часы – ты лег на девушку, имя которой запомнил сразу, двинул бедрами всего раз, как вдруг из тебя потекло. Стало бить, фонтанировать. Прорвало. Это было похоже на карикатурные кадры идиотской кинокомедии, где в момент оргазма показывают перекошенное лицо мужчины, а потом – нефтяную скважину, которую только что открыли. Девушка Инна пишет нам, что именно это она почувствовала в себе в то утро, когда ты двинул бедрами всего разок. Если бы струя не сделал свое дело, пишет она нам, она бы сочла тебя эгоистом. Но струя дело сделала, и девушка тоже кончила. Весь мир кончил. Ты плескал в нее океаном, ты вливал в нее внутреннее море континента, ты прыскал сладковатой водицей – попробовав, она подтвердила, да, сладковатой – а жидкость била и била в нее. Текла, собиралась, заполняла. Она была словно берлинской метро, где спрятались от бомбежек тысячи людей, а ты – полуночный злодей, опереточный диктатор, который велел открыть шлюзы и затопить шахты. Ты лил и лил, беспощадно, как охотник, заливающий водой нору лисицы. Как полоумный. Жидкость текла, прыскала, заполняла постепенно ее, затем кровать, в которой вы лежали, обнявшись, потекла на пол поднималась все выше. Постепенно она заполнила всю комнату, поднимая мебель. Потом семя залило комнату, как вода - аквариум, и вы барахтались в нем, как космонавты в невесомости, как ныряльщики – на глубине двадцать метров, и ты опускался к ее бедрам, вынимать из них жемчуга.   Вы барахтались в семени, как два спортсмена в невесомости на батуте,  и Инна полоскала тобой горло, пила тебя, умывалась тобой, выжимала тебя из волос, ела тебя, плевалась тобой, любила тебя... Вы вспомнили, как надо дышать жабрами, вы стали зародышами, вы поняли, что вовсе не нужно дышать, вы... А потом волна спала, и вы очутились на мокрой кровати, высыхающие и едва уцелевшие.   -         Я люблю тебя, - сказала она. -         Ну, раз так, то и я тебя люблю, - сказал ты. -         Хи-хи, - сказала она. -         Ха-ха, - сказал ты.   Вы выглядели удивленными. Здорово удивленными. Вот она, какая любовь. Я люблю тебя, солнце, волосы, секс, как мы протрахали все это? пот, семя, невесомость, жара, влага, а ведь было, было же, было, море, мокро, любовь, любовь, бовь, любо, было, было по-настоящему, любовь, обвь, люблю, комната, ночь, фары, секс, любовь, овь, влага, влагали, секс, любовь, вла...   -         ... проходящего службу в пограничных войсках! - тараторит блондиночка.   Гляжу на пол. Он мокрый. Руки, диван и даже - вот что значит две... нет, три! три недели – даже стена напротив! Все мокрое! Мать вашу. Все. Лицо  тоже мокрое. Провожу рукой, вытерев ее о простыню, по лицу, в надежде, что.. Нет. Увы.   К сожалению, лицо мокро от слез.                                           ххх   Понедельник. В Германии холодно, плюс три градуса выше ноля по Цельсию всего... В Саудовской Аравии зато – под сорок градусов! Мадонна, сучка этакая, кажется, снова разводится со своим очередным парнем. Принцессу Диану увековечат памятником в Испании. Интересно бля, будут при этом присутствовать папарацци? Ха-ха. Тьфу, бля! Спутниковое телевидение превращает любое путешествие в жвачку. Все эти новости сраные, которые ни ко мне , ни к вам, ник кому либо еще, - кроме тех, о ком эти новости – отношения не имеют... Все эти новости кочуют с канала на канал, из передачи в передачу. Кажется, ТВ работает по моему принципу, и они там безбожно обдирают друг друга, совсем как я, когда снимаю с чужого путеводителя рассказ о каком-нибудь ресторане, куда мне лень переться. Спутниковое ТВ это универсальное дерьмо.   Вся надежда на местные каналы.   Я врубаю турецкий канал, ну, тот самый, по которому показывают шоу про Рокси, и, обмирая, жду. Видок у меня еще тот, признаю. Правда, не удивляюсь. У меня здесь все время видок – еще тот. Конкретно в данный момент я – голый, потный и покрасневший после гимнастики, взъерошенный... Не хватает бля только эспандера на члене! Но я колечко, от греха подальше, забросил на самый верх шкафа до следующего воскресенья. Да, выгляжу отлично, ну, за исключением пары штрихов. Например, может стоило бы украсть из корзины для белья, - я видел в замочную скважину, такая стоит рядом с помещением горничной – пару трусиков, а? нет, ну конечно, женских! Не настолько я ведь еще пал. так вот, пару – тройку трусиков бля. Напялить их на себя, - нет, что вы, на голову конечно, - записать последнее обращение к Инне, и выстрелить себе прямо в голову! Из пневматического бля пистолета.     А кассету со всей этой красотой пусть отправят Инне!   Почему из пневматического? Ну... а вдруг пронесет? Хотя шансов на то, что она вернется – я это понимаю сейчас очень отчетливо – нет никаких. Ни одного. Я напоминаю себе об этом.   Каждое утро я говорю себе:    -         Она не вернется, чувак. -         Садись-ка лучше за путеводитель, - говорю я себе. -         Время идет, - напоминаю я. -         Время истекает, - тревожусь я. -         Ты же не собираешься сидеть здесь до тех пор, пока терпение не иссякнет и они не вышвырнут тебя из гостиницы? - спрашиваю я себя. -         Сидеть до упора, а потом, когда все будет по-настоящему потеряно, сунуть два пальца бля в розетку? - спрашиваю я. -         Чего ты ждешь? - удивляюсь я. -         Жизнь продолжается, - напоминаю я.  -         Она ушла от тебя навсегда, - говорю я.   Каждое утро. Как о смерти. Как самураи или как их там звали, этих чуваков с ножами в два метра длиной, с узкими глазами и в халатах. белыми, с поясом. Ну, как у президента Путина, когда тот боролся на коврике с какими-то японскими детьми. Я напоминаю себе о том, что она ушла, каждые пять минут. Как самураи напоминали себе о смерти.   Единственное отличие между нами в том, что я уже умер.   Так что я покойник, который напоминает себе о том, что он никогда, никогда, слышишь? не воскреснет. Лазарь, не дождавшийся своего мессии, вот кто я.   -         Я как Лазарь, не дождавшийся своего мессии, - говорю я зеркалу. -         Я как Лазарь, который не дождался, - говорю я кровати. -         Я как Лазарь, - говорю я окну. -         Ты Лазарь, - отвечают они. -         И ты не дождался.   О, да. Пока я лежу тут, в этом своем, - давайте прямо, - склепе, обмотанный поясом от халата вместо бинтов, которыми эти древние евреи украшали своих покойников, моя Мессия шляется. Дает, небось, налево и направо, всяким проходимцам, которым только духу хватит к ней подойти. Ну, а если не хватит, моя Инна, моя Мессия – она такая! - сама подойдет запросто. И своим касанием любого каплуна превратит в жеребца, а любую девственницу – в развратную дырку...   -         Стоп, стоп! - поднимаю я руку. -         До следующего воскресенья еще неделя! - говорю я себе. -         Давай не будем поэтому про разврат, дыры и тому подобные возбуждающие вещи, - предлагаю я. -         Чтобы лишний раз не возбуждаться, - развожу я руками. -         Тем более, понапрасну, - вздыхаю я. -         А пока, - вздыхаю я еще раз. -         Давай посмотрим, как там у нас с Рокси обстоят дела. -         Твои с Рокси дела, - говорю я.   В смысле, просто дела Рокси. Но я называю их нашими, потому что, раз уж я помог ей однажды, то почему бы не принять как данность тот факт, что отныне все мои дела – ее дела, а ее дела, - мои дела. Чего уж там! Моя жизнь – ее жизнь... Мать вашу!   На экране Рокси, - моя доверчивая нежная Рокси, мой лепесток, мой раскатанный кусочек теста, моя красавица с чуть, в меру! загорелым лицом, копной густых черных волос, с бедрами, сведшими с ума весь Стамбул в моем лице, с пышной грудью... - садится в белый лимузин! Я еще не вижу, кто там внутри, но я уже знаю! Лимузин, небось, старый мафиози из предыдущего выпуска шоу, подбирал аккурат к своему сраному костюму! Так и есть. В глубине тачки, поблескивая глазками, как испорченными маслинами, сидит он. Тот самый старикашка в белом – конечно же! - костюме. Да он... Рокси! Рокси, бля буду, да он же выглядит как гребанный сутенер! неужели тебе не понятно, Что это за человек и что к нему нельзя садится в машину. Да это же основы девичьей бля безопасности. Третий класс, вторая четверть! Рокси, Рокси... Мне не хочется думать о том, что ты в некоторой степени сознательно нарываешься на неприятности. Хотя... Может, у тебя комплекс жертвы и ты специально делаешь себе хуже, чтобы была возможность пострадать? Ничего, мы это исправим!    Но этот костюм... О, этот костюм... Да он выглядит как продавец женщин из какого-нибудь гребанного района для гребанных извращенцев! И это только костюм! А что говорить о костюме, который сам по себе как сутенер, и который надет на старого сутенера? да это просто какой-то Человек-Паук всех сутенеров мира, Супермен сутенеров, Рокси! У него на лбу написано, Рокси! Приглянись повнимательнее! Там написано:   «Заманиваю женщин обманом в лимузины, насилую их, похищаю, и продаю в грязные гребанные бордели самых грязных уголков этого мира, телефон для справок...»   Ну, понятно, что это слишком большая надпись для этого чересчур маленького лба, но Рокси, о, Рокси, поверь – будь у этого старого кретина лоб хотя бы на пару сантиметров больше, то на нем красовалась бы именно такая надпись! И, кстати, раз уж мы об этом – да, обрати внимание на то, что у меня лоб достаточно большой. Это свидетельствует об уме и проницательности, Рокси! Кстати, большой и не только лоб...     Но бедная Рокси меня не слышит. Она уселась в тачку, - при этом старый козел успел пощупать взглядом ее ляжки и титьки, и про живот не забыл, - и улыбается. Ох. Ляжки. Ляжки Рокси. Бедная моя глупая девочка. Она улыбается так, что у любого злодея при виде такой улыбки возникло бы только одно желание...   Написать повинную, признать все свои преступления, честно отсидеть за них двести лет, быть повешенным, и после этого наняться к Рокси в слуги. Чтобы просто быть рядом. Ухаживать за ее садиком, радоваться успехам ее детишек в школе, и безмерно уважать того, с кем Рокси заведет этих детишек и этот садик. Ее мужа. Единственного мужчину, который будет Рокси достоин.   Проще говоря, меня.    Но этим – явно отпетым преступникам, - по фигу на раскаяние и совесть! Лимузин фырчит, и перед тем, как уехать, старый козел наклоняется слегка, и говорит в приоткрытое окошко, глядя в камеру, на меня, то есть:   -         Бырбырбыртьфутьфу, - бросает он. -         Бырбырбыртьфутьфубыр! - добавляет он. -         Быртьфу! - сплевывает он на землю.   Клянусь вам, все это время на его лице такое выражение отвращения, презрения, и ненависти, что мне становится не по себе.  Ах, так? Это вы мне так, да? Что же. Вызов бля принят. Ладно, ребята, ладно. Вы сами напросились.   Нет, выходить на улицу я пока не собираюсь. Тут два момента. Первый – я не очень хорошо знаю город, я здесь всего третий раз, и ориентируюсь только в историческом центре. С учетом того, что на третий раз я из гостиницы не выходил, я в Стамбуле второй раз. Поэтому выбежать на улицу и начать искать места, в которых украли Рокси, было бы опрометчиво и глупо. Все равно я даже мест этих не найду, не говоря про Рокси. Второй момент – я не исключаю, что это они все сделали Специально. Ну, ведь после того, как я позвонил на телевидение, наверняка кто-то из сотрудников проболтался. И теперь эта сраная шайка гангстеров, повязанных с потерявшими всякий стыд телевизионщиками, собирается выманить меня из номера, чтобы... Чтобы? Чтобы!   Я вскакиваю, и набрасываю на дверь цепочку. Боже, какой идиотизм! Смешно. Да что та цепочка?! Так, что предусмотрено для двери в этой гостинице? Конечно, ничего больше. Ладно, спасение мое – дело рук моих, и надо торопиться.   -         Ведь, спасая себя, - объясняю я. -         Ты спасешь единственного... -         ... кто может спасти Рокси! -         И самое главное, единственного... -         ... кто понимает, что ее надо спасать! - говорю я себе. -         Спасешь себя, спасешь Рокси!       Я не просто болтаю! Я человек действия. Подтаскиваю к двери тяжеленное кресло, и приваливаю его к косяку. Потом роюсь в сумке и достаю скотч, - брал в аэропорт, чтобы сумки обматывать, - и аккуратно наклеиваю его на щель между косяком и дверьми. С той стороны скотч не увидят, он прозрачный. А если попробуют зайти, секунд сорок у меня будет. Да, я понимаю, что, если они решат ворваться в комнату, то у них получится. Но у меня, по крайней мере, будет время! Несколько минут, чтобы подготовиться! Подумав еще, я привязываю ручку двери к очень тяжелой кровати.   -         Еще, еще, еще! - прошу я себя. -         Вспомнил бля! - торжествую я. -         Противотанковый еж! - ликую я.   Нет, я ведь не псих какой, чтобы попытаться соорудить в номере гостиницы С-класса противотанковые заграждения. Элементарно, они ведь на танке на третий этаж не смогут подняться! Я говорю о принципе противотанкового ежа. несусь в ванную, и достаю из коробки для лезвий пару штук. Обмотав руки полотенцем, ломаю лезвия наполовину, потом еще... Крошу на мелкие осколки... Решаю, что хватит. Возвращаюсь к двери, и втыкаю осколки в пол у самого входа. Через несколько минут зона у дверей становится непроходимой. Нет, обувь они снимут, я уверен. Так ведь лучше бесшумно подкрадываться. Так... Осматриваю все еще раз. Отлично, бля.   Добро пожаловать в ад, недоноски!   Задергиваю занавески и вытираю пот. Идиот! Ведь, пока я тут возился с дверью и лезвиями, меня с соседней крыши легко мог подстрелить любой третьеразрядник.  Внимание. Надо быть внимательнее. Спать лучше всего в ванной. Надо только вентиляционную трубу проверить, и, на всякий случай, туда сколков напихать. Отлично. Отлично, бля! Все предусмотрено. Вытаскиваю связку ключей. Один, самый длинный, надо бы хорошенько заточить. А остальные, на связке, можно использовать как кастет. Перетаскиваю подушку и одеяло в ванную. Так. Проблему собственной безопасности я решил. Да нет, объяснял же. Не эгоист я, не эгоист. Думаете, я о заднице своей пекусь, пока Рокси везут куда-нибудь в тачке этой сутенерской? Только вы вот о чем ведь не подумали: я и есть последняя надежда Рокси. Шанс. И если они и меня еще в оборот возьмут, то и Рокси крышка.   -         Так что мы в одной связке, Рокси, - говорю я. -         Пока у меня все хорошо, то и у тебя есть надежда, - шепчу я. -         Я вытащу тебя из этой передряги, - обещаю я Рокси.   Но она меня пока не слышит, потому что лимузин на экране куда-то едет, и мне не видно, что там внутри. А если он уже трахнул ее там насильно?! О! Я сжимаю кулаки, но напоминаю себе о спокойствии. Спокойно. Они наверняка знают, что ты смотришь, и пытаются вывести тебя из равновесия.    -         Я женюсь на тебе, Рокси, - обещаю я. -         Даже если тебя трахнут все сутенеры этого мира, - отмахиваюсь. -         Ты достойная женщина, - говорю я. -         Я люблю тебя. -         Люблю тебя и люблю даже ту всю грязь, что прилипла к твоим подошвам, - искренен я.   А на экране у нас изменения. Лимузин куда-то пропал, - чтоб он совсем пропал, с его бля владельцем! - и нам показывают пекаря. Смеется. Улыбается. Шутит о чем-то со своими работницами. Вот железные нервы у человека, а? Только что погубил жизнь ни в чем не повинной женщины, и еще шутит. Тьфу бля! Плюю в экран. Потом подумав, протираю. Экран – мое единственное преимущество перед ними. Ведь я их видеть могу, а они меня – нет.   Так. Сразу за Рокси не возьмутся, я уверен. Эти маньяки повязаны с телевидением. У них на одну серию шоу должно приходиться что-то этакое. Сегодня Рокси сперли, значит, трахать Рокси будут в другой раз. Ай да мафиози!  Видно, у них по контракту обязательство – творить свои гнусности только во время прямого эфира. Я набираю телестанцию, но потом резко кладу трубку. Какой смысл извещать их о своих планах? В полицию, я так понимаю, тоже звонить нет смысла – если Такое показывают по ТВ, да еще в прямом эфире, да на всю страну...   Автоматически щелкая по кнопкам, случайно выхожу на меню, и тут меня осеняет! Точно! Канал-то платный. Это что-то вроде кабельной сети для извращенцев. Наверняка, на всю страну такое не показывают, только для посвященных толстосумов, которые платят за то, чтобы смотреть похищения в прямом бля эфире. А у меня в номере канал отключить забыли. То-то, я помню, суетился у телевизора бой! То-то они все спрашивали первые дни, почему я не выхожу из номера! Хотели, пока я выйду, исправить оплошность и убрать канал. Теперь все ясно. Итак, ни полиция ни телевидение – вовсе не те места, куда мне следует звонить. Они, небось, только и ждут, чтобы я звякнул им  и выложил, что собираюсь делать.    Что же. Мне остается только блюсти обстановку строжайшей секретности.    -         Нужно не делиться своими замыслами ни с кем! - говорю я. -         Даже с подушкой! - говорю я подушке. -         А если скажу подушке, сожгу ее на хрен! - угрожаю я. -         Говорить шепотом, - шепчу я. -         Не думать вслух, - рассуждаю я вслух. -         Пст скрщно инепнтн, - пишу я сокращенно и непонятно. -         Быть начеку! - стою начеку я.     После чего вспоминаю, что самого-то главного я не сделал! ну, конечно. Проверить номер на «жучков». Немедленно. Вроде бы, все чисто, удовлетворен я осмотром через полчаса. Осталось снять со стены картину, и проверить, нет ли за ней ничего. Кажется, нет. На картине, - я только сейчас обратил внимание, - какое-то кафе. На переднем плане, кажется, парочка. Он и она. Можно было бы предположить, что это влюбленные, но вся эта история, - что с Инной, что с Рокси, - несколько меня омизантропила. Так что, эти двое...   Наверняка, она от него уходит.                                                   ххх   Занятие номер шесть. Урок изобразительного мастерства для всех. Как стать великим художником, не умея рисовать даже чашку. Раскрепощение личности через самовыражение в рисунке. Без ограничений. Групповые занятия приветствуются.   Картина «Уход Инны от Владимира». Конечно же, масло, конечно же, холст. Изображение размером 56 сантиметров на 42 сантиметра представляет собой классический прямоугольник. Хранится в запасниках национального музея Молдавии, и выставляется только два раза в год. Редкость, с которой «Уход Инны от Владимира» появляется перед глазами изумленной кишиневской публики, обусловлена, увы, не качеством картины или ее известностью. Скорее, напротив...    Нужно ли говорить о том, что уголок, в котором вывешивается картина, не облюбован взыскательным – как и все провинциалы – кишиневским зрителем? Наверное, нужно. Ну, что же.  Уголок, в котором вывешивается картина, не облюбован взыскательным – как и все провинциалы – кишиневским зрителем. Не избалован. Не облюбован.   Между тем, картина «Инна уходит от Владимира», представляет собой если не законченный, то практически законченный шедевра, достойный включения в списки культурного достояния мира.   -         Шедевр, которым является эта картина... - изредка говорят невзыскательные, как и все провинциальные гиды, кишиневские гиды. -         ... может быть удостоен места в списках ЮНЕСКО, - уверяют они. -         Если бы ЮНЕСКО подозревал о существовании такой картины в нашем города, - заключают они. -         А сейчас пройдемте в зал с флорой и фауной ранней Молдавской возвышенности, - просят они.     Редкие группы уходят, шаркая ногами в неудобных музейных тапочках, и картина продолжает глядеть тусклым холстом прямо на экспозицию «Троглодиты и Трипольская культуры», напротив которого и висят «Инны и оставленный ею Владимир».   Почему эта картина считается немногочисленными знатоками подлинным шедевром? Ну, тому есть пять причин.   Первая – эта картина и вправду шедевр.   В связи со значимостью этой причины, мы не считаем нужным даже мельком останавливаться на второй, четвертой и пятой. Уделим лишь немного внимания третьей.   Именно в этой картине художнику, безымянному, отметим, - удалось совершить то, что взыскательные, - как и все провинциалы, - московские критики, назовут революционным прорывом в искусстве. Что само по себе нелепость, так как революция это и есть прорыв. Но оставим критиков. Это, - революция в искусстве, - удивительно, учитывая что для рывка в 21 веке художнику пришла в голову поистине гениальная идея – черпать заимствования, стыдливо называемые вдохновением, из... творения сорокатысячелетней  давности!     Да-да. Речь идет о так называемых ашельских наскальных рисунках, тех самых, в которых первобытный человек, изобразивший – пусть и несколько схематично – изобразивший облавную охоту, впервые сумел передать динамизм движения. Чего уж там.   Он само движение сумел передать!   Выглядит это поистине удивительно. Всего несколько палочек, изображающих человека, благодаря удачно переданному динамизму движений, преображаются в уникальные фигуры людей... Доисторических животных... Древних леопардов... Воинов... Бизонов... Танцующих на заднем плане женщин... Сражающихся воинов... радующихся обильной добыче детей... Носорогов Бейлиса и мамонтов Шаквела...   Чтобы вам понятнее было о чем идет речь, когда мы упоминаем «несколько палочек, изображающих человека», мы попросим вас вспомнить фигуры людей, какими их рисуют нынешние дети до пяти лет. Вспомнили? Кружок с двумя точками и кривой палочкой вместо улыбки – голова, шарик под ней – тело, две палочки по бокам тела и две внизу – руки и ноги. Вспомнили? Дед Владимира – сквозного персонажа картины «Инна уходит от Владимира», называл таких человечков, нарисованных внуком «ланцепупами». Странное, нелепое название. Прям, как эти детские рисунки.   Ну, или так. Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек. Помните? В общем, вспомнили, да? А теперь вычитайте такие подробности как глаза и улыбку (до этого первобытные люди еще не дошли), прибавляйте половые органы (от этого первобытные люди еще не ушли), и – динамику, конечно же, динамику движения!    Главный искусствовед музея, Инна Лоринкова, - бывшая жена того самого! - всегда рада немногочисленным посетителям. Особенно – еще более немногочисленным посетителям этого закутка. Инна с удовольствием рассказывает им об особенностях этой картины.   -         Итак, - продолжает она. -         Ашельский рисунок сорокового тысячелетия до нашей эры, - говорит она. -         И... картина 21 века, - объявляет после эффектной паузы эта эффектная молодая женщина. -         В чем же особенность этой картины? - спрашивает она. -         Художник заимствует динамику ашельских рисунков... - объясняет она. -         ... сохраняя при этом современную, ну, вернее, классическую, с учетом того, что современная уже черт знает что! форму. -         Получается, динамика возрастом 40 тысяч лет, и классическая – то есть, молодая, - форма изображения, свойственная 19-му и началу 20-го веков, - задумчиво говорит Инна. -         Девятнадцатого и двадцатого нашей эры, конечно, - с улыбкой говорит она и все понимающе улыбаются. -         Первобытные движения и страсть! - восклицает она. -         Современное обличье людей, - шепчет она. -         Все это рождает истинный конфликт, и, как следствие, подлинный драматизм. -         Мы в наших движениях лишены его, потому что жизнь современного человека не зависит от движения. Вы уже не можете двигаться так, как будто от этого зависит вся ваша жизнь. Наши движения ленивы и расслаблены. Мы изнеженные победители мира. -         Первобытные люди совершенны в движении, в движениях они еще более животные, нежели люди, - объясняет Инна. -         В то же время, форма тела мы значительно превосходим их, - говорит она. -         Потому что нам нечего бояться и мы можем уделять этому время. -         Итак, в картине  «Инна уходит от Владимира», смешаны сорок две тысячи лет, и все самое лучшее, что было в нас на заре человечества, и на его закате.        Итак, на картине изображены, как вы уже догадались, двое. Мужчина, обхвативший голову руками – он сидит за столиком – назовем его Владимир. И женщина, уходящая вдаль. Обратите внимание на то, сколько внимания уделил художник ее ягодицам. По сути, перед нами так называемая первобытная Мадонна. Которая, в свойственной этому безымянному художнику манере, была лишена всех недостатков первобытных Мадонн, но сохранила их прелести.   Проще говоря, у нее здоровые задница и сиськи, но она не жирная.   Скорее, наоборот. У нее тонкая талия, стройные длинные ноги, изящная длинная шея. Сиськи и жопа Рубенса на стройном теле женщины племени масаи. Да, мужчине, которого  только что – как мы предполагаем, - бросила эта женщина, есть от чего схватиться за голову.   В манере ашельских рисунков фигура Инны – назовем ее так, потому что название «Инна уходит от Владимира» условное, настоящего мы не знаем, - изображена очень стилизовано. Мы обращаем внимание лишь на ягодицы и груди. О, ягодицы! Как они непередаваемо движутся! Конечно, это иллюзия, ведь картина это изображение, а изображение статично. Ягодицы ее играют, словно форель в весенний день! Женщина неподвижна, как рисунок, но женщина движется, как фигура – она приподняла одну ногу, и приготовила к шагу другую. Вся ее фигура это – стремящееся вперед Плодородие.   Видимо, желая подчеркнуть это, художник дает нам еще один знак. Он прописывает волосы женщины так, что они напоминают нам поле. Да. Волнующееся от ветра пшеничное поле.   Вернемся к композиции в общем. Казалось бы, перед нами – прямое противопоставление. Мужчина. Женщина. Он неподвижен. Она в движении.  Минус. Плюс. Холодно. Горячо. Член. Вагина. И все такое. Но...   Это, конечно же, обманчивое впечатление. Художнику вообще свойственно играть со зрителем, а уж этому художнику – вдвойне. Обратите внимание на позу мужчины. Да, сидит, да, руки обхватили голову.. Ну, же! Внимательнее! Верно. Ноги. Гляньте на его ноги. Он уже подобрал их и готов к прыжку, пусть даже сам не понимает этого. Он вот -вот поднимется, и, опустив руки, бросится за женщиной. В погоню. Вдогонку. В облаву. Да, да. Ашельский рисунок с облавой на зверей.   Ну, а теперь немного о замысле. Да, перед нами заурядная сценка с заурядными персонажами с их заурядными страстишками и заурядными же реакциями. Женщина бросает мужчину, и тот, не в состоянии принять удар судьбы спокойно – это вообще ярко выраженная особенность мужчин, - пытается продлить... Что? Что?! Отношения? Но они закончились несколькими минутами раньше, когда женщина известила его о своем уходе. Любовь? Но она закончилась несколькими годами раньше, о чем его известила женщина, извещая о своем уходе. Что же он хочет продлить, догнав ее? Может, свои мучения?... Для нас это загадка. А разгадки художник не предложил, оставив ее, так сказать, на наши совесть, фантазию, и воображение.   Картина «Инна уходит от Владимира» датируется, по видимому, началом 21 века, скорее 2006-2008 годами, и, по предположению критиков, изображает реальные события из жизни художника. Неизвестного, повторюсь в который раз, художника. Для этого заключения понадобилось более трех лет исследований и работ, спонсированных молдавским филиалом Фонда Сороса и Институтом искусства и современности (США, штат Пенсильвания).   Хотелось бы также отметить, что за все время исследований более двухсот научных работников и сотрудников Республики Молдова обратились в миграционный Департамент США с просьбой о выдаче вида на жительство. Что, в конце концов, и привело правительство США к мысли о возможной покупке картины с целью дальнейшего нераспространения иммиграции молдавских искусствоведов в США. Но молдавские искусствоведы упорствуют.   Особенно те, кто еще не получил визу.   Их поддерживает главный искусствовед музея Инна Лоринкова, которая, почему-то, считает, что неизвестный художник изобразил на картине ее и ее мужа. Что, конечно, маловероятно –  что общего у девушки на картине и Инны? Ну, только зад, грудь, фигура, ну, и жизненная ситуация, изображенная на холсте... Удивительно, но Инна считает что этого вполне достаточно. Коллеги в этом не уверены, и туманно намекают на нечестный торг.   Переговоры о продаже ведутся третий год.   А пока картина «Инна уходит от Владимира» хранится в запаснике и выставляют ее лишь изредка. Время от времени Инна Лоринкова – да, да, бывшая жена того самого, протирает раму от пыли. Но на саму картину она не смотрит, о, нет. У нас есть все основания предполагать, что содержание этой картины, равно как и ее бывший супруг, не интересуют Инну. После рабочего дня, не утомительного и насыщенного, - Инна запирает свой рабочий кабинет, и спускается по ступеням к ограде музея. Она идет, привлекая к себе внимание всего музея, чучела гигантского питекантропа в том числе.   Ее ягодицы играют, как форель в ручье в погожий весенний день.   Ее ягодицы непередаваемо движутся.   Вся ее фигура это Стремительно Идущее Вперед Плодородие.   Ее волосы словно пшеничное поле, которое колышет ветер.   Все вуайеристы города собираются у кустов за музеем к моменту окончания рабочего дня Инны. Все извращенцы города ждут этого часа. Все нормальные мужчины становятся вуайеристами в этот час. Город замирает.   Инна идет по ступенькам вниз.   Она садится в автомобиль, дверца которого уже распахнута, она не просто садится, она садится одернув юбку, и весь город говорит «ах», и все городские часы останавливаются. она одергивает юбку еще раз, и число вызовов «Скорой» по сердечным приступам возрастает в разы. Она одергивает юбку, и дамба кишиневского водохранилища прорывает. Она одергивает юбку, и весь мир сходит с ума. А она, спокойная и уверенна, целует в щеку водителя автомобиля. Тот улыбается и машина трогается с места. Инна улыбается ему, и, глядя в глаза, медленно опускается вниз, игриво лизнув, для начала, рычаг переключения скоростей. От этого заводится даже мотор.   -         Ох, - говорит водитель. -         Ох, говорит рычаг переключения скоростей. -         Ох, - говорит весь мир.    Стекла поднимаются. Покачиваясь, автомобиль отъезжает.   А картина, на которой остался теперь только Владимир, остается висеть в темном уголке музея Искусства и этнографии. Владимир остается там, где уже провел целую вечность. Сжав руками голову. Подобрав ноги для бесполезного рывка. Страдая.   На холсте. В темноте. Один.   Навсегда.                                                        ххх   Утром следующего дня, когда я все еще сижу на диване, глядя сквозь пальцы на свое отражение в зеркале, в номере раздается звонок. Я вздрагиваю, но снимаю трубку. Что, небось, решили раскрыть карты, похитители людей херовы?   -         Бульбульбуль, - говорит мне какая-то турчанка. -         Рокси?! - спрашиваю я, и мое сердце заколотилось. -         Бульбульбуль, - кажется, не она, но мне так хочется, чтобы это была ты, Рокси. -         Бульбульбуль, - со вздохом говорю я. -         Бульбульбуль, - с издевкой говорю я, потому что все они тут одна шайка-лейка, бульбульбульбля.       Но турчанка не отстает. Бормочет и бормочет себе там что-то, бля! Как она меня утомила!   -         Как ты меня утомила! - говорю ей я. -         Вот как, милый? - спрашивает она голосом моей холеной курвы, моей жены Инны. -         Это твоя бывшая жена, Инна, - сообщает мне моя бывшая жена, Инна. -         Несколько часов назад ты говорил нечто иное, - сообщает она холодно. -         Прямо противоположное, - цедит Инна. -         Бульбу... - начинаю, было, я. -         Инна?! - кричу я. -         Ты перезвонила мне?! - спрашиваю я. -         Спасибо! - благодарю я. -         Не за что, - я буквально вижу, как у нее поджаты губы. -         Ты не изменилась, - говорю я. -         Ну, в смысле голоса, - поправляюсь она. -         Прошел ВСЕГО месяц, - акцентирует она на «всего».                                           И правда. Я еще раз поражаюсь. Удивительно. Стоит женщине бросить тебя, как она превращается в стерву конченную. По отношению к тому, кого она бросила, по крайней мере. Они, наверное, так специально делают, чтобы не дать тебе раскиснуть. не желают. Ах, как это бля заботливо...   -         .. чилось? -         Что? -         Я говорю, что случилось-то? - переспрашивает Инна. -         Ты звонишь в два часа ночи... -         Несешь какую-то чушь... -         После чего бросаешь трубку, крикнув на прощание... -         Что тебе нужна помощь... -         И все это – автоответчику! -         Мне и в самом деле нужна помощь! - протестую я. -         Ты уверен? - подозрительно спрашивает она. -         Знаешь, мне это начинает надоедать, - говорит она.  -         Все эти звонки с истериками... -         Эти сцены в кафе... -         Это безобразное поведение... -         Прошу тебя, - прошу я. -         Мне правда нужна не ты, - говорю я. -         Мне нужна твоя помощь, - объясняю я. -         То есть, ты мне тоже нужна.. -         Прошу тебя! - просит она. -         То есть как, - тороплюсь я. -         Ты нужна мне, но я как -нибудь обойдусь, - бравирую я. -         Хм, - одобрительно хмыкает она. -         А вот без твоей помощи, - уверяю я. -         Мне не обойтись. -         Она нужна мне, и нужна немедленно! -         Поверь мне! - прошу я.                Она вздыхает и терпеливо говорит:   -         Ладно, рассказывай.   Я говорю:   -         Ее зовут Рокси, и ее недавно украли...   ... к тому времени, когда я заканчиваю, мне приходится платить за время вперед еще дважды. Перед тем, как заплатить второй раз, я гляжу на скотч, которым заклеил дверь. Записка горничной с просьбой оставлять еду под дверью, исчезла. Надо будет и щель между полом заклеить... Да и с едой не все до конца понятно. А что, если они решат отравить меня? Какой смысл им вламываться в номер. Гораздо проще подсунуть мне какой-нибудь местный шиш-кебаб с дозой яда побольше. А труп бросят в пролив, с железякой на ноге, и, здравствуй, холодная, соленая и мокрая вечность. Бррр.   ... к тому времени, когда я заканчиваю, у меня замерзают ноги, поэтому я сажусь на кровать.  Но я все-таки заканчиваю. Инна говорит, вздохнув:   -         Ты там пьяный, что ли? -         Да нет, ты чего, - говорю я. -         Ни разу из номера не вышел, - говорю чистую правду я. -         Ни разу ни капли в рот не взял, - вру я. -         К мини-бару бля не притронулся ни разу! - уверяю я. -         А надо бы, - говорит она. -         В смысле? - спрашиваю я. -         В том смысле, милый, - говорит Инна. -         Что алкоголь бодрит и прочищает мозги, милый, - бросает она. -         Уж кому, как не тебе, это знать? - спрашивает она. -         А у тебя сейчас в мозгу, милый... -         Что? - спрашиваю я. -         Огромная пробка, милый. -         То есть, ты хо... -         То есть, я хочу сказать, - хочет сказать Инна. -         Что ты совершенно напрасно сходишь с ума. -         Ну, или делаешь вид, что сходишь с ума. -         Но я нек... -         Ты пойми, - вкрадчиво говорит она. -         Ты просто пойми одну вещь, - просит понять одну вещь она. -         Как бы оно не вышло, милый, - предостерегает она. -         Я к тебе не вернусь, - обещает она. -         Никогда. -         Правда ли ты сойдешь с ума или только пытаешься это изобразить, это не имеет никакого значения. -         Неважно, - говорит она так, как будто это неважно. -         Все решено. Мной, - решает она. -         В любом случае ты меня потерял. Стало быть... -         Послу... -         Нет, это ты меня послушай, - просит она. -         Хоть раз в жизни говорит она, и я первый раз в жизни прислушиваюсь к тому, что она говорит. -         Стало быть, милый, тебе нет никакого проку сходить с ума. -         По-настоящему или нет, не имеет значения. Потому что надеяться тебе не на кого. Понимаешь? -         Послушай! - с презрением говорю я. -         Все, что мне от тебя нужно, это чтобы ты сделала пару звонков, - говорю я. -         И тревога, которую тебе нужно забить! -         То есть, - насмешливо говорит она. -         Ты и правда считаешь, что смотришь по ТВ в прямом эфире, как какие-то мафиози сперли девушку, в частности, ту, которая глянулась тебе, - смеется она.  -         Да, - говорю я. -         Я считаю, что смотрю по ТВ в прямом эфире, как какие-то мафиози сперли девушку, в частности, ту, которая глянулась мне! -         По крайней мере, я могу так считать, потому что видел это своими глазами, -  сообщаю я. -         Может быть у тебя есть иные версии на этот счет, моя ограниченная женушка? - спрашиваю я. -         Есть, - улыбается, и я вижу это! она. -         И какие же? - язвительно спрашиваю я. -         Тут есть три варианта, - говорит она. -         Я думал, что ты все это выдумал. -         Или заперся в номере и пьешь без просыху уже с месяц. -         Или увидел по ТВ какой-то сраный сериал, принял его за шоу с пьяных глаз, и решил что тебе Снова Пора Спасти Мир. -         Видимо, в качестве компенсации за то, что ты не спас Всего лишь свой брак, - бьет она по яйцам. -         А скорее всего, верно и первое, и второе, и третье, - заключает она. -         Ты это выдумал, тебе это померещилось, и ты убедил себя в этом, - объясняет она. -         Для того, чтобы, пусть и подсознательно, использовать этот предлог для разговора со мной. -         Коснуться меня хоть таким образом. -         Зацепиться за меня еще хоть разочек. -         Еще один разговор, еще одна встреча, - насмешливо говорит она. -         Для того, чтобы, конечно! дать себе еще один шанс. -         Один, малюсенький шансик, - издевается она. -         Но, поверь, -  просит поверить она. -         Это бесполезно. -         Ладно бы это было просто бесполезно... -         Это еще и жалко... -         Впрочем, не страшно, что и жалко... -         Хуже всего то, - говорит она. -         Что это бесперспективно, и потому не имеет смысла, - не находит смысла она. -         Я не хочу тебя больше, - мягко говорит она. -         Ни в каком смысле, понимаешь? -         Ты мне не нужен. -         Ну, а если... - спрашиваю я, помолчав. -         ... я и правда сошел с ума? -         Тогда... - пожимает она плечами... -         Тогда пропадай, милый. -         А если... - спрашиваю я еще. -         ... все это и правда – правда? -         Тогда, - пожимает она плечами снова, - сделай что-нибудь. -         Сам, - говорит она. -         Это твоя жизнь, милый, - напоминает она.    И перед тем, как повесить трубку, добавляет:   -         Так разбирайся в ней.   Ладно. Я начал.                                                   ххх   Первым дело я проверяю мини-бар. Отлично! Две шоколадки с орехами, четыре пачки печенья, два пакетика с орехами, - калорийная пища, знаю, - несколько чашечек со сладким концентратом. Типа сок. Все это лежит здесь с самого моего приезда. Значит, отравить не успели, да и запечатано все. На всякий случай проверив, цела ли упаковка, я ложусь на диван и решаю двигаться поменьше. Нужно экономить силы. Мне почему-то, не кажется, что я сошел с ума. Инна, Инна,  проклятая ты и ленивая стерва. Только сейчас я начинаю понимать, что ты не просто ушла от меня. Ты никогда не любила меня. Никогда... А любил ли тебя я? И не ломка ли это из-за простого отвыкания? Что же связывало нас с тобой, а?...   ... Когда я уловил первый, почти неразличимый, аромат безразличия и  измены? Тот самый, что исходил от нас обоих, не только от тебя. Может быть, спустя несколько месяцев после нашего с тобой знакомства? Еще когда рыжеватая поросль у тебя между ног пахла люцерной и щавелем, а над ней кружили шмели, принимая ее за цветы гречихи, способную дать пыльцу для из белесого меда? Кажется, мы с тобой лежали в виноградниках Ботанического сада, и ты утомленно водила по своему лицу моим пальцем, а я вдруг стал мечтательно размышлять, что вот, было бы здорово... Ты остановила движение, и просто – не сухо, не холодно, а просто – спросила меня:   -         Ты думаешь о других женщинах? -         Я думаю о цветах вьюнка, который ползет по лозе, - ответил я, поерзав на сухой земле. -         Ты думаешь о других женщинах, - сказала ты.   Я и правда думал о других женщинах. Не о какой-то одной, а вообще о других. Но постарался уверить тебя, что это не так. Хотя, кажется, безрезультатно.   Мы это замяли, но стало как-то сразу понятно, что пора Эдема – та самая пора, когда перед тобой сам Аполлон мог извиваться, а передо мной Венера раскинуться, и все равно мы бы смотрели лишь друг на друга; не изменили бы даже в мыслях – та самая пора прошла. Может быть, ты охладела ко мне впервые, когда мы, вернувшись из гостей в первом часу ночи, долго и жестоко ругались? Впервые за все наше время. Ругались на кухне и, почему-то, шепотом, хотя нам некого было будить. Поводом для ссоры послужило то, что я – о, конечно же! я. я, я, я! - был недостаточно любезен с тобой в гостях, зато мелким бесом рассыпался перед какими-то студентками, увлеченными тем, что они называли «ваше творчество», и каждая из которых «тоже когда-нибудь напишет книгу»? По крайней мере, несколько из них готовы были дать нечто большее, нежели координаты своей комнаты в общежитии, но тогда я этим не воспользовался, о, нет.   Кажется, то было первое подобного рода происшествие, которое стало для нас затем привычным.   Может, ты охладела, когда я начал писать книги, не понимая, зачем – ведь у меня, считала ты, и была права, и так есть все для того, чтобы быть счастливы?   Я закрываю глаза и перебираю все случаи, когда ты могла – и должна была – изменить мне.   Рождество, когда я сказал тебе, что еду по журнальным делам на север, а сам провалялся с одной блондинкой на даче ее родителей за городом. Наверное, ты, Инна, тоже изменяла мне все те три дня, иначе с чего бы это у тебя был такой цветущий вид, когда я вернулся? Мы были очень нежны друг к другу плотом целых две недели. Но, если это так благотворно влияло на наш брак, то почему же он рухнул?   -         Может быть, измена спасала нас на краткосрочную перспективу, но губила все в дальней? - спрашиваю я. -         Может, нам стоило разговаривать друг с другом, вместо того, чтобы отворачиваться и прыгать в чужую постель? - говорю я. -         А потом возвращаться оттуда зализывать обоюдные раны, полными любви и раскаяния? - думаю я. -         И хорошо если в постель! -  вспоминаю я ограду парка.   Когда еще она могла изменять мне? О! Да всегда!   Может быть в тот теплый весенний вечер, когда слишком уж задержалась после прогулки? Не из-за сотни ли горячих поцелуев? Наверняка, о, наверняка. Я вспоминаю, вспоминаю и вспоминаю. Я с ужасом перебираю все те дни, все те случаи и вечера, которые когда-то не казались мне подозрительными. Сейчас я, прозрев, понимаю, что то были измены, измены и измены. Бог ты мой, да я простил бы даже  сейчас ей любую из них порознь и все скопом. Отпустил бы, как Папа – грехи лучшему покупателю индульгенций оптом. Но она ушла от меня, ушла навсегда. Поэтому каждая из этих измен и даже подозрения в них выжигают обугленные дыры в моем сердце.   Я буквально чувствую запах горелого мяса!   Мое сердце шипит, жир на нем обугливается, горит, дымится, мясо судорожно пульсирует, бьется. Черная кровь льется из него толчками. Мое сердце сейчас это сердце жертвы, загнанной безжалостными ацтеками на самую вершину их зловещей пирамиды, и распластанной на священном камне богов. Инна, безжалостно вымазав меня синей глиной, разрезала мне мышцы между ребер, и вырвала его, это сердце. И теперь поджаривает в моей груди, у меня на глазах. Черная кровь, красное сердце. О, какой контраст. Какие, мать вашу, муки!   Уж ее-то сердечко в этот момент наверняка выглядит как обычно. Розовенькое, пушистенькое, - чуть ли не в стразах бля, - бьется спокойно и ровно, аккуратно, осторожно. Ну, а если и часто, то лишь потому что ее трахает в ее ровную, аккуратную и ухоженную щель, очередной гладенький, культурный юный мальчик. А не гребанный псих, рефлексирующий извращенец и сумасшедший маньяк типа ее бывшего муженька! Наверняка и жирка на сердце нет, а если и есть, то лишь чуть-чуть, и равномерно, и он розовенький, как и сердечко – жир просто не вырабатывается организмом этой ведьмы. Она могла сожрать коробку пирожных, запить все это дело банкой сметаны, а утром проснуться и выяснить, что похудела за ночь на полкилограмма. И все это – не сходив у туалет! Женщина-загадка, чтоб ее.   -         Принцессы не писают, - загадочно говорила она мне. -         И, соответственно, не делают ничего в этом роде, - стыдливо объясняла она.   Не знаю, как это ей удавалось, но я ни разу не застал ее в туалете. Тем не менее, выглядела она вовсе не как фантом... И все же, сердечко ее бьется, ровно, мерно, пульсирует, совсем как ее розовенькая мохнатка – такая аккуратная, такая мясистенькая, такая...   Если бы я был знатоком вин, то собрал бы всю влагу , что вытекала из мохнатки Инны, и разлил ее по бутылкам.   Я бы сделал из нее духи, и добавлял их в сыры, которые за бешеные деньги продавал бы старым импотентам, выкладывающим огромные деньги за рога маралов, яйца носорогов, корни женьшеней и прочую муру. О, уверяю вас! Одна капля из мохнатки Инны, и все носороги этого мира, сойдя с ума, вытрахают всех маралов. Вытоптав, попутно, все плантации этой сраной приправы, женьшеня. Инна это вам и марал, и женьшень и носорог, и его яйца, и шпанская мушка. и... Инна это все. Капелька! Всего лишь капелька секреции Инны! Вот он, сильнейший афродизиак   мира, и я, кретин, не мог даже на минуту предположить, что лишусь его постоянного источника! О, если б знать!   Если бы я мог предугадать ее возможный уход!   О, я вытрахал бы ее снова и снова, как в первый раз. Я бы выжал из ее костей всю влагу. Я бы соскоблил с ее кожи остатки жира. Я бы выпил ее глаза, я бы вылизал ее уши, я бы... Я бы попробовал ее спереди и сзади, побывал бы и с черного входа, и через створ жемчужных зубов бы не преминул в нее прорваться, и постарался бы запомнить ее груди, - тяжелые, безупречной формы, торчащие идеальными плодами, свисавшие, когда она склонялась ко мне, ерзая на мне, облизывая мне лицо, вылизывая мне... О! Мысль о том, что я лишился всего этого, - и лишился внезапно, - убивает меня. Ну, почему мы, уходя, никогда не даем другому времени на то, чтобы он или она подготовились? Вдохнули наше дыхание последний раз? Зачерпнули еще разок? Получить свое еще раз, пусть и последний, но чтобы он, все же, был.   По крайней мере, когда ты знаешь, что он последний, ты отрабатываешь программу по полной.   Зная, что этот раз последний, ты не протрахаешь его бездарно. Не скажешь - «а ну ка повернись, детка», и, пристроившись минуток на пятнадцать, сольешь. Не будешь глядеть в подушку. Не проскачешь побыстрее, потому что завтра рано вставать. Не.... Не. Не! Ты будешь фееричен. Великолепен. Блистателен, как король. Король-солнце с багряным членом! Вот кем ты будешь в последний раз, когда тебе удосужатся сообщить, что вот он – этот, сегодняшний, - и есть последний, за которым стоят ряды «никогда».  Но тебе не говорят. О, о! Вспомним последний раз, который у нас с Инной был, я плачу от ярости и унижения. Сука! Проклятая сука! Могла бы и предупредить! Но нет. Вела себя, как обычно. Небось, специально, чтобы лишний раз убедиться в том, что сделала правильный, - мать ее, - выбор. О! О!! О!!! Как же мне больно, мать вашу, как же мне больно...   Внезапно у меня встает. Я даже не поднимаюсь с дивана, чтобы поплескать, по обыкновению, в себя холодной водицей. Хрен с ним, с воздержанием. Что там у нас по телику.   Интересно, порноканал есть?                                     ххх   Занятие номер семь. Урок сценического мастерства, режиссуры и семейных отношений одновременно. Условное название «Как не протрахать последний трах».   Огромная красная комната. В розовом окне с розовыми шторками виден нарисованный красный закат. Посреди комнаты – огромная двуспальная кровать, накрытая, конечно же, розовым одеялом. Чтобы у зрителей не было сомнений в том, что именно они смотрят, на экране возникает розовая надпись «... ая годовщина брака Инны и Владимира, отель для ...ых годовщин экс-молодоженов, у Озера и Леса».   Словно подумав, надпись исчезает, - медленно растворяется, - после чего появляется, очень быстро, как будто воровато. Теперь это: «И, кстати, домашняя кухня – пирожочки совсем как те, что готовила твоя мама!». За кадром раздается смех. Первые робкие смешки перерастают в заливистый хохот, когда на экране появляются двое.  Это Инна в смешном наряде, который должен выглядеть эротично – чулки, туфли на платформе, короткая юбка, рубаха, завязанная на животе, и с коротким рукавом – входящая под музыку Бритни Спирс. И Владимир в потертом, видать, со свадьбы еще, костюме. Он выглядит как пожилой клерк, оторвавший себе на бензоколонке девчонку, подающую чай, и вывезший ее на выходных в дешевенький мотель. Обязательно заставив нарядиться в молоденькую Бритни.   -         Упс, ай диднт эгэйн, - говорит Инна.     Зал смеется. На Инне рыжий парик. На Владимире – парик синий и все та же белая нашлепка на носу. Он устало расстегивает рубашку. Спрашивает ее...   Владимир: В чем дело, дорогая? Она: Этот ужасный мотель надо было искать так долго, что мне сейчас хочется только одного. Раздвинуть поскорее... (его лицо искажается ужасом)... ноги! Над унитазом! Он (облегченно вздохнув): Дорогая, так надо было пописать в лесу у дороги. Она: Ну, не хватает еще, чтобы в годовщину свадьбы мы объяснялись с полицией вместо того, чтобы отдыхать на этой роскошной кровати. Он: О, да. Она (внимательно): Устал? Он: Есть немного. Она: Я тоже устала. Он (сняв галстук): Как ты думаешь, те шторы в кухню, ну.. Она (в туалете, не закрыв дверь, отчего он кисло морщится, особенно, когда раздается журчание): Ты имеешь в виду те, которые с розами и из плотной ткани? Он (снимая рубашку): Ага. Она (скатывая чулки): Я думаю, на нашу кухню вполне пойдут. Он (расстегивая ремень): Эх, если бы только шторы были проблемой... Она (встав боком, снимая трусики): Это уж точно. Когда они заводят речь о замене сантехники, мне дурно становится. Он (в носках и рубашке): Мне нужно отлить. Она (махнув рукой): Вон там. Он: Я слышал... Она... (морщится) Он (крича из туалета, не закрыв дверь, отчего слышно журчание, от которого она морщится): Им лишь бы денег заработать. Да чего уж там! Им лишь бы бабла срубить! Она (расстегивая лифчик): Точно. Он (вернувшись, сняв носки): Ох, ноги -то как болят. Она (оставшись обнаженной и рассматривая прыщик на спине в зеркале): Полежи, подняв ноги на стену, пройдет. Он: нет, лучше давай сначала сексом займемся. А то как ляжем, уснем сразу. Она: Глядя на спину себе внимательно): И то верно.   Ложится на кровать, раздвигает ноги, держит руками ягодицы. Он ложится сверху, начинают двигаться.   Он (машинально): Не забудь, как вернемся, позвонить тому мастеру. ну, насчет потолков. Она: (согласно): Ага. Я думаю, если мы ему подкинем, он еще и освещением займется. Ну, ночниками. Он (продолжая двигаться)6 Приподними попку, пожалуйста. Ага, вот так. Ну, а почему нет? Если он сможет, то пусть проводит и свет. Заработает копеечку. И нам хорошо, одной проблемой меньше. Она (вздыхая): Хоть бы хватило на весь ремонт. Он (перехватывает ее, ягодицы берет в левую руку, правую подсовывает ей под плечи): Не беспокойся, у меня новую книгу купили, еще и на Тунис в этом году хватит. Она (начиная дышать прерывисто) Наподдай еще. Ага. Неплохо. Чего это ты? Он (удивленно): В смысле? Она (терпеливо): Ну, руку мне под зад сунул. Он: А? А-а-а. Да нравится просто. Она: А в Тунис когда? Он: В сентябре получится. Подними, пожалуйста, ноги повыше. Ага, спасибо. Нет, чуть выше. О! Вот так в самый раз. Она: Да, так и правда лучше. Прямо до матки! Он (самодовольно): Да, я такой. Она (прижимая его бедра к своим часто-часто): Быстрее, быстрее! Он (уподобляясь швейной машинке): Да, да, детка... Она (удовлетворенно): Ты кончил? Он (не открывая глаз): Да, да. Она (прижимаясь к нему): О, да, я спуска-а-а-а-а-ю!   Прижимает его лицо к груди, сама со скучающим видом глядит в потолок. Потолок тоже розовый. Смешки в зале.   Он: Оооооо Она: Аааааа Он (глядит в сторону, прижавшись щекой к ее груди, со скучающим видом): Ты кончила? Она: О, да. А ты? Он: Да, я кончил. Ты спрашивала. Она: О, я когда в оргазме, ничего не помню. Он: Да, я помню, что ты в оргазме ничего не помнишь. Так мы кончили, оба, да? Она: Да, получается да. Оба (хором): С годовщиной!!!   Смех, аплодисменты в зале. Свет в комнате постепенно гаснет. Через пару минут загорается огонек (это душевая кабинка) и чуть света падает и на комнату. В душевую кабинку забегает одна фигура. Это он.   Она (спросонья): Милый? Он: Пойду... Почитаю. Она: А, да. Конечно. Только дверь прикрой, мой олень-пахучка. Он: Ну, конечно, сладенькая. Спи.   Силуэт в освещенной кабинке проверяет замок. Становится в кабинку, пускает воду. Устанавливает душ на уровне пояса, так, чтобы струя била снизу в пах. начинает дрочить. Хохот в зале. Закончив – очень быстро, кстати, одна-две минуты, не больше, - немного времени стоит под водой весь. Стоит, свесив голову. Выключает воду, возвращается в комнату. Ложится. С дивана поднимается она.   Он (шепотом): Ты куда? Она (шепотом): Пойду, почитаю. (смех в зале) Он: Ты? Ты в порядке? Она: Да, конечно, только этот шашлык... Он (притворно дружелюбно): Понимаю. Сам оттуда. Удачи, пупсик.   Она встает и идет в душ. Зрителям виден только силуэт. Проверяет запор, шуршит бумагой, присев на краешек унитаза. Поворачивается боком к зрителю Пускает воду. Дрочит. Смех в зале. Кончает, нелепо выгибаясь, и делает напор воды сильнее. Сидит пару минут на краю ванной, свесив голову, выключает воду, вытирается. Возвращается, ложится.   Он (шепотом): Спокойной ночи. Она: Спокойной ночи. Он: Я люблю тебя. Она: Я люблю тебя.   Оба затихают. Спустя несколько минут уже храпят. Огоньки в окне гаснут, загорается фонарь, и кровать освещается.  Видно, что оба, лежа как можно дальше друг от друга,  с закрытыми глазами, старательно и специально храпят.   Сами в это время дрочат.   Свист, хохот, визг, аплодисменты в зале.                                                 ххх   «Инна, милая Инна, здравствуй. Я пишу это письмо сейчас, а солнце, проиграв спор куполам Голубой мечети, постепенно тонет в Золотом Роге, как индейский жрец, принесенный в жертву водам озера Титикака. Солнце, обиженно завернувшись в облака, тонет. Завтра оно, конечно же, вернется – вернется снова и снова, как отверженный любовник, как брошенный муж, который, не в силах забыть возлюбленную, все пытается добиться от нее чего-то. Да только чего?   Знаешь, у меня все хорошо. Я очень рад твоим сообщениям. Ты пишешь «возвращайся поскорее, мой пончик, твоя ватрушка ждет тебя, истекая золотистым маслом вожделения, горя от возбуждения, поджариваясь на своем нетерпении». И добавляешь - «твоя горяченькая плациндочка, пока еще без начинки». После чего пишешь - «ну, а еще наши пять маленьких блинчиков шлют тебе привет, устала и намаялась с ними, но не мыслю себе и дня без них и тебя, любимый». И, знаешь, первое, что я хочу сказать тебе в самом начале этого письма...   Я люблю тебя, ты смысл всей моей жизни, я обожаю тебя, я не представляю жизни без тебя.   И без наших пятерых малышей, которые посапывают сейчас в кроватках, пока ты пишешь мне эти свои волнующие сообщения, поглаживая себя между ног. Ты и правда меня возбуждаешь! Оставь свои глупые сомнения, милая! Ты спрашиваешь, хороша ли ты все еще для меня, несмотря на свои тридцать пять, легкую морщинку на шее (откуда ты ее там взяла? ничего не видел!) и – самое главное – привычку в браке. Конечно, хороша!   Ты меня возбуждаешь не потому, что так принято говорить своей жене. Бог свидетель – те пять сопливых носиков (купи, кстати, гомеопатические капли, пожалуйста, антибиотики не помогут) что сопят сейчас в нашей детский, - те самые пять носиков тоже свидетели нашей любви. Я хочу тебя так же сильно, как хотел в ту ночь, когда скатывал с твоих полных ног чулки телесного цвета, и входил в тебя, гладя в лицо, освещенное фарами ночных авто. О, Инна, ты с тех пор совсем не изменилась, и не раздалась – ни снаружи, ни внутри... Внутри, пожалуй, стала еще уже. Я люблю, когда ты лежишь на мне, и, тихо подвывая, мелко трясешь задом, сжав меня моей любимой бритенькой мохнаткой. М-м-м, какой очаровательный оксюморон, эта твоя киска. Я люблю ее, люблю тебя и люблю наших детей – я рад, что мы поставили на сектор «брак» и «союз», - рад, потому что мы сорвали крупный куш. Королевский. Я не уверен, что мы выиграли, не появись на свет хотя бы один из этих детей. Боюсь, все закончилось бы куда как плохо. К счастью, мы выиграли. Мы с тобой богачи. Не в последнюю очередь благодаря кладу, найденному мной в потайных уголках твоих ляжек.  Твоей Золотой Мохнатки, которая и мужика ублажит и деток нарожает. Ну, что за плодородное это место, что за чернозем! Капни туда, и уже на следующий день почки набухают!   Ты спрашиваешь, все ли у меня в порядке. Ну, разумеется! Я хорошо завтракаю в отеле – свежие огурцы, но это у них, ты не поверишь, вместо десерта! яйца, ветчина, апельсиновый сок, тосты, фрукты, кофе, - после чего снова поднимаюсь в номер. Немного пишу о вчерашних прогулках по городу – правда немного, совсем чуть-чуть, ты же знаешь, какие у меня слабые кисти, а ноутбук сломался и приходится писать ручкой. Так что больше трех страниц за раз я написать не могу. Сводит руку.   Только однажды моя кисть меня не подвела: ага, я уже вижу, как ты хихикаешь и смущенно опускаешь глаза, любимая.   Да, да, шлюшка, ты же любишь, когда я называю так иногда, я говорю о том самом разе. Когда дети спали, а ты прижалась ко мне, и я стал гладить тебя там, а потом сменил палец на два, а потом добавил, а потом добавил еще, и еще...  В общем, когда я буквально вырывал из тебя все твое горячее нутро, ты уже только закатывала глаза да вздыхала, как целая галера гребцов, уходящая от погони пиратов. Галера, несущаяся по волнам золотого Рога- думал я, это было как раз после моей второй поездки в Стамбул, - вот она, проваливаясь носом, уходит от стаи лодчонок. Вот -вот уйдет за огромную цепь, к спасительным  Царьграда, вот-вот... Щелкает бич надсмотрщика, но сейчас это вовсе не нужно. Гребцов нет, страх смерти слил их с лодкой, они стали ей, они сами несутся по волнам вместо нее, и Солнце, садящееся за Софией, золотит их борта. Ты – галера, и моя рука – вместо руля. Вместо весла, вместо влаги. Ты напрудила целую бухту, и только и делала, что мерно выдыхала – вссс, всссс – да выкручивала ноги у меня на плечах, а когда кончила, то встала на мостик и замерла. И если бы я не знал, что с тобой так бывает, то принял бы это за эпилептический припадок.   И разжал бы тебе зубы, и вынул язык.   После чего я разжал тебе зубы и вынул язык. Но это случилось позже, а пока я застыл с рукой по кисть в застывшей тебе. Ах, милая, я так возбужден. Ну, не чудо ли, что мы – семейная пара с семнадцатилетним стажем Брака за плечами, и пятью детишками на плечах, - не чудо ли, что мы все еще трахаемся? И не просто трахаемся, а трахаемся не меньше и не хуже, чем на самых первых порах нашего поистине счастливого знакомства.   Мы с тобой прекрасно знаем, что почти все браки мира – говно.   Девяносто девять процентов это уж точно. Мы прекрасно знаем, что наш брак – в счастливом одном проценте. А все благодаря чему? А все благодаря ему! Секс! И я благодарен тебе за то все семнадцать лет нашего брака у меня в постели никогда не было жены, а была лишь любовница. Которая могла оказаться кем угодно, ну, кроме жены. Надеюсь, и ты довольна своим пончиком. По крайней мере, мне хочется верить в это, когда я читаю твои полные страсти сообщения.   Ты пишешь: «Уложила деток, легла на диван, вспомнила твои руки, такие сильные, такие умные, такие умелые, нежные... Вспомнила твой твердый большой член... С нетерпением жду тебя, - чтобы насадить себя ртом на твой замечательный член, прочистить им свою глотку, - я знаю, ты любишь. Сделать это, глядя тебе в глаза, а потом получить твою замечательную сперму в свою мокрую дырку!»...   М-м-м, милая! Разве так можно?! Я, вместо того, чтобы писать тебе о городе, о том, как у меня тут дела, думаю только об одном! Вернее, только об одной! Но, знаешь, пока я держусь – не хочу рукоблудить, хочу продержаться, а потом отдать тебе все, все эти гигантские запасы нефти, - сколько бы ты, шалунья, не провоцировала меня! Все до последней капли... Вот что ждет тебя, киска. Да там литра три будет, не меньше! Я уже представляю, как они слипнутся. Ну, твои волосы.   Я люблю тебя. У нас счастливый брак. У нас классный секс. У нас пятеро детей. Мы счастливые родители. У нас взаимопонимание. У нас уважение. По выходным мы выбираемся в лес. Смеемся и наслаждаемся общением друг с другом. И с детьми, конечно. Дети счастливы. Мы счастливы. Весь мир счастлив. Все хорошо... И я не понимаю, не понимаю, не понимаю, непонимаю, непонимаюнепонимаюнепонимаю...   ...Как мы протрахали возможность получить все это?!                                            ххх   -         Привет, друзья, - говорит она. -         Привет, уважаемые друзья, - подмигивает она. -         Привет всем защитникам отечества, - отдает она честь. -         И тем кто уже отслужил, - тарабанит она обычную магическую формулу. -         И тем, кто отслужил, и тем, кто еще охраняет наш покой! - завершает блондинка формулу. -         Проваливай, - говорю я. -         Проваливай, бля, - бросаю я. -         Я уже дрочил, так что проваливай, - переворачиваюсь на живот я.  -         А сейчас я прочитаю вам смс-ку! - ликует она. -         А, ну, раз так, - говорю я.  -         Ну, ка.... - вчитывается в экран она. -         Что же ты, сучка, пацана своего не дождалась, два года я снег месил сапогом, два года покой охранял, а ты, шалава... - не меняясь в лице, но меняясь в голосе, читает она. -         М-да, - говорит она. -         Вот такая вот смс-ка пришла нам от Вована для его бывшей подружки Инны.   В принципе, модно было бы выключить звук, и еще подрочить, потому что еще позавчера я плюнул на всякие ограничения. Снял с двери скотч – пусть бля сунутся придурки, ключ-то я уже наточил! - подхожу к окнам. и дрочу вдоволь.  Это как запить. Стоит один раз начать... А звук можно убрать, чтобы блондинка просто открывала рот. Кстати, неужели уже воскресенье? Сколько я уже здесь? А. плевать. Щелкаю переключателем. Щелк!   Ведущий передачи про животных вкрадчивым голосом говорит:   -         Вот мы сейчас с вами увидим удивительно смешную картину, дорогие друзья. Два самца, так называемый альфа-самец, и бета-самец, - будут оприходовать, ха-ха, самку из нашего стада. Того самого, за которым мы следим уже не первый месяц. И, стало быть, пятую передачу. Обратите внимание на поведение самки. Еще вчера эта замечательная особь выщелкивала блох из шерсти бета-самца, и с удовольствием их ела. Фактически, мы имели дело, с ха-ха, семейной ячейкой. Но стоило бета-самцу покинуть стадо в поисках пропитания, как наша Дездемона, ха-ха, ушла к альфа самцу. Кстати, я не упомянул? Ах, да. Речь идет о стаде Хомо Сапиенс, и самка эта известна нам, как Инна. А вот и ее незадачливый самец, ха-ха.   Щелк!   -         ... года будет определяться низким давлением, поэтому вам лучше не вставать с постели, а провести в ней весь  день с чашечкой чая от нашего спонсора. Проведите день, раскидав ляжки по бокам от торса своего мускулистого мужчины, и, глядя на то, как он трахает вашу киску, сначала с радостью, потом с недоумением, затем с дикими воплями, наконец... уровень осадков достигнет... из нее польет, как...   Щелк!   -         ... тавляем чудо-матрас! Всего пятьсот евро, и вот в вашей спальне уже не старый диван, громоздкий и неудобный, который давно пора было на свалку, а – замечательный чудо-матрац! Чудо-матрац! Лежа на нем, вы сможете принимать у себя дома любовника, когда ваш муж-рогоносец отправится в очередную поездку. Сейчас моя помощница продемонстрирует вам, как это делается на Чудо-Матраце. Конечно же, со мной. Ведь ее муж-неудачник как раз уехал в командировку, ха-ха. Ну, а когда этот неудачник вам совсем надоест, милочки, выгоняйте его из дома смело, и зовите своего любовника! В свой дом, в свою норку, на свой Чудо-Матрац, навсегда! Он придет! Ведь у вас есть новый, очень современный матрац «С водичкой». Лежа на нам, вам даже двигаться не придется. Колышущаяся вода все сделает за вас и за вашего неутомимого мачо, ха-ха. Матрац «С водичкой»! Трахаетесь вы, а трахает он! «С водичкой»! засадит поглубже, вдует потуже. «С водичкой» - для неутомимых мужчин и ненасытных женщин! «С водичкой»! Будь всегда с водичкой!   Щелк!!!   -         ... ва великолепных бойца на ринге. В левом углу в синих трусах. В правом углу в красных труса... Бля буду! В правом углу в красных стрингах! В правом углу в красных стрингах стоит офигенная телка с клевой попкой, уважаемые любители бокса! Да еще и с длинными волосами! Телеоператор знаками и продюсер трансляции мне тут подсказывают, чтобы я не матерился, но как тут бля сдержать себя? Вы посмотрите на это! Красные стринги, и... о Боже, ни чего больше. В информации о спортсмене находим... «Инна... Двадцать семь лет... цать боев, все нокаутом»... Гонг! Инна заходит, и, сдернув синие трусы соперника, черт меня побери! Бля буду! Хал ревет! Соперник держится! но, судя по выражению лица, недолго ему еще осталось! А вы обратили внимание на ее технику, а? Теперь мне понятен смысл словосочетания «вакуумная бомба», дорогие любители спорта. Но боец в синих... То есть, боец без синих трусов, он опытный. Он держится. вот мы видим что он, вцепившись в канаты, глубоко вдыхает и глядит в потолок. Становится понятна тактика этого боксера. Отвлечься, расконцентрироваться и продержаться до конца раунда. Еще раунд, потом два, а потом – сухостой! То есть, второе дыхание, я имею в виду. Но Инна к красных стрингах тоже опытный боец. Вот она переходит в наступление, перехватывает инициативу, и буквально насаживает... Д! Насаживает! Соперника! На свою голову! Зал ревет! да вы же слышите! Тем учащается... Да это просто избиение какое-то? Почему молчит рефери? Да он дрочит! Весь зал дрочит! Весь мир дрочит! Бог мой! Я дрочу уважаемые любители спорта! Вот это да! вот это трансляция! Я дрочу! Прямо в будке для комментаторов! Ну же?! Чья возьмет? Инна учащает темп. Вот это профи!  Напор, скорость, глубина, и слюна! Много слюны, о, много! Мы с вами присутствуем при рождении нового чемпиона, я уверен! боксер в синих... без синих... он кричит... он кончает! я кончаю! мы все кон...   Щелк!!!   -         ... я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума...   Щелк!!!   -         ...без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя, без тебя...        Щелк!!!   -         ... я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя, я схожу с ума без тебя...   Щелк.                                                 ххх   Когда я уловил первый аромат измены – тонкий, волнующий, пахнущий чуть-чуть летом, но не беспощадным летом июня, а утомленным, соскальзывающим в осень летом? И почему именно им пахнут мои воспоминания о тебе?   -         Возможно потому, что ты изменил мне осенью? - спрашивает Инна. -         Ранней осенью? - спрашивает она. -         Что, в принципе, и можно считать поздним летом, - ехидно улыбается она. -         Заткнись, - говорю я, - ох, да заткнись ты. -         И тем не менее, милый? - спрашивает она, усевшись на кровать. -         Все же? - закладывает она ногу за ногу. -         Мне не то, чтобы было очень уж интересно, - выдыхает она дым кольцами. -         То есть, мне интересно! - взмахивает рукой она, отгоняя дым. -         Но это можно исключительно научным интересом, - скептически хмурится она, глядя на ногти. -         Но я вовсе не... - говорю я. -         Да ладно тебе, - великодушно улыбается она. -         Ты хочешь сказать, что не изменял мне, милый? - спрашивает она. -         Давай, быстрее, - торопит она. -         Или я уйду, - привстает она с кровати. -         Прямо сейчас, - почти растворяется она в воздухе с дымом.   -         Ладно, ладно, - поднимаю я руки. -         Сдаюсь, - сдаюсь я.   Позднее лето. Ранняя осень, назовите ее как угодно, это не меняет главного  отличия этого времени года и от осени и от лета: днем еще жарко...   -         ... как летом. -         А ночью холодно, как осенью, - заканчивает она. -         Бинго, - говорю я. -         Дай сигаретку, - прошу я. -         Ты же бросил? - удивляется она. -         Давно? - вытаскивает она, тем не менее, пачку. -         О, женские, слишком тонкие, - разочарован я, но все же беру сигарету, и неумело, вот что значит три года без курева, -         С непривычки и этих хватит, - утешает меня она. -         Ну, и? - спрашивает она.   И все же я предпочитаю называть это время года ранней осенью. Как и все люди, лишенные воображения, я с ума схожу от золотых и красных листьев, от чересчур синего неба, - которое настоящие эстеты, о чем не забывает напомнить мне Инна, находят излишне синим, и потому вульгарным, - от запаха гари, витающего в воздухе. Да, она подчеркнуто великолепна, и, как говорят французы, слишком хорошо это уже плохо. Тем не менее.   Ранняя осень сама по себе – время года.   И я не понимаю, какого дьявола эти древние римляне, или кто там занимался календарем, остановились на четырех?   -         Не отвлекайся, милый, - мягко говорит Инна. -         Кое что об изменах? - напоминает она. -         Не торопи меня, - прошу я помедлить. -         Я вспоминаю, - пытаюсь я вспомнить запах.   Да, да. Запах. Именно он и только он в состоянии оживить воспоминания. Которые, если не умерли, всегда с тобой. Нужно лишь дать им волю. Ну, или себе, как угодно. И все же... Когда я уловил аромат измены? Тонкий и всепроникающий?  Исходящий, казалось бы, от самого бытия? Чтобы вспомнить, мне приходится распахнуть окно, и вдохнуть пыль и жар утомленных зноем стамбульских булыжников. Запах, конечно, не тот, но все же – запах.   -         Мы ехали в электричке, - медленно вспоминаю я. -         В подмосковной электричке, - говорю я. -         В вагоне было пусто, она сидела напротив меня, и, сложив руки на коленях, глядела мне прямо в глаза. -         Как мило, - говорит Инна. -         Да... - медленно говорю я. -         После того, как по вагону прошли десятки разнообразных фриков, - вспоминаю я. -         От продавца вечной обуви до женщины с гитарой, на которой было всего две струны... - морщусь я. -         Электричка тронулась и покатила. -         По безлюдному Подмосковью, - говорю я. -         Представляешь, - удивляюсь я. -         Не было никого. Только деревья, деревья, деревья. -         Ну, иногда поля, - поправляюсь я. -         И все было золотым и красным, - говорю я. -         Как раз в тот момент, когда вагон тронулся, она поглядела на меня, и время как будто застыло, - говорю я. -         Все остановилось. Все, - киваю я, не глядя на кровать. -         Мы до того немного страховались, - признаюсь я. -         Все-таки я женат, да и она была не свободна тогда, - делюсь я. -         Поэтому к станции мы шли, даже не взявшись за руки... -         Но после того, как сели в этот чертов вагон, чтобы уехать куда-то в эту их подмосковную глушь... -         Мы как будто очутились голые на необитаемом острове, - вспоминаю я. -         Свободные и счастливые... -         Итак, все застыло, - говорит, не глядя на меня, Инна. -         Да. Все застыло, а потом я взял ее за подбородок, приподнял лицо, и стал целовать. -         Долго-долго... -         Как и положено целоваться влюбленным... -         Со слюной, с языком, с губами, зубами... -         Я пил ее слюну... -         Она пила мою слюну... -         Я вынимал зубами ее горло... -         Довольно, - просит Инна. -         О, прости, - неловко мне. -         Но ведь мы все равно уже... -         Тем не менее, это не отменяет каких-то правил, - сжимает губы Инна. -         Каких? - смеюсь я. -         Тех самых, согласно которым ты трахалась у ограды парка с черт знает кем? - смеюсь я. -         Тебе не кажется, что у тебя была чересчур счастливая интрижка для человека, ценящего свой брак? - иронично осведомляется Инна. -         Гм, - говорю я. -         Удивительно, - устало говорит она, - до чего вы, мужчины, нетерпимы к тому, что легко прощаете себе. -         Банальная фраза, - говорю я, усевшись на секретер. -         Таких полно в твоих книгах, - парирует Инна. -         Что это ты там пишешь? - спрашивает она. -         Пытаюсь вспомнить, как оно все было, а ведь только в письменном виде мне это и удается,  - парирую я. -         Тебе все удается только в письменном виде, - парирует она. -         Ой, ли, - скашиваю я глаза на ее ноги. -         Почти, - помолчав, уходит от атаки она. -         Ну, и что же мне удается не только в письменном виде? - атакую я беспрерывно. -         Наверное то, чем ты занялся с этой твоей... - контратакует Инна. -         ... блондинкой, - с нескрываемым презрением наносит она удар. -         О, да, - незаинтересованно говорю я. -         Натуральной блондинкой, с грудью третьего размера, и ногами от ушей, - наношу я несколько ответных ударов. -         ... плоским животом, и двадцати одного года! - бью я еще. -         ... инструктором по йоге, свободно владеющей японским языком и методом «глубокая глотка», - добиваю я. -         Если она такая замечательная, почему ты не остался с ней? - применяет Инна стандартный метод защиты. -         Я любил тебя, - наношу я контрольный удар, и, кажется, победа бесповоротная. -         Ну, ладно, - помолчав, говорит она. -         Продолжай, - просит она.   Мне, в принципе, больше нечего рассказывать, ну, или есть чего, но не очень хочется, потому что, если честно, ту партию я проиграл.   Золотые подмосковные рощи, грохот поездов дальнего следования, - они будили нас ночью, проезжая мимо дома отдыха, где мы прятались, - сырые газоны, вечерние прогулки, душ, раковина, плеск воды в раковине ночью, снова грохот поездов. Бутылка отвратительного российского вина, - кажется, продавщица местного магазинчика пыталась выдать это за портвейн, - пластмассовая пробка, которой я вовсе не удивился, пробку пришлось кромсать ножом, а потом вытаскивать зубами...   -         ... эта твоя вечная привычка, то палец, то зубы, зря ты их не бережешь, - говорит Инна, обхватив колени.   Ну, ты же понимаешь, что в такие моменты не до зубов, не до пальцев, не до штопора, и даже не до того, что плещется в зеленоватой бутылке, проданной тебе как «портвейн». Тем не менее. Я открыл ее – браво, настоящий мужчина, и глотнул прямо из горлышка. Конечно, вино оказалось просто жуть.   -         Вино оказалось жуть, - сказал я ей. -         Ничего, - сказала она. -         О, - сказал я.     Как ты понимаешь, проблема спиртного перед ней не стоит, о, нет. Им вообще пить нельзя, этим йогам. Ну, а я выпил, а она смотрела на меня как будто с опаской, сидела на кровати – пружинистой, как у меня в общежитии, помнишь? - и смотрела с опаской. Ну, что ты на меня смотришь, детка, хотелось спросить мне, и добавить банально, как я умею, ха-ха, не бойся, не укушу. А позже оказалось, что она смотрела на меня с любовью, но, как обычно это бывает, оказалось все это значительно позже и было уже не нужно. Совершенно не нужно. И я снял обручальное кольцо, и положил на столик, накрыл стаканом, и не вспоминал о нем долгих пять дней, что был в этом подмосковном доме отдыха, куда приехал, вроде бы, на какой-то писательский семинар...   -         Ваши, - просто говорит Инна. -         Проклятые, - без гнева говорит она. -         Узаконенные, - без горечи говорит Инна.  -         Блядки,  - просто говорит она.  -         Извини, - развожу я руками. -         Извини...   Тем не менее, никакого сожаления я, если честно, не испытываю. Да и не испытывал. Мне было... Просто хорошо. Просто. Все же, продолжу, продолжаю я, не глядя на Инну. Вино. Несмотря на отвратительное качество этого напитка – я не осмеливаюсь даже называть его винным; условимся что слово «вино» в данном случае всего лишь некоторый код, - с количеством спирта, в нем содержащимся, все было ок. Из-за узкого горлышка глотать приходилось сквозь зубы, а стаканом – пусть даже из него запивал свое утреннее похмелье сам Пастернак – мне пользоваться не хотелось. Вино текло по подбородку, и на рубашку, она сидела на кровати, глядя на меня с опаской, и, как позже оказалось, с любовью, и на столике горела свеча, ага, та самая. Свеча горела, и, в общем, со всем остальным было по тексту – было и сплетение тел, правда, чуть позже. А пока она расстегивает рукава рубашки, снимает ее с себя, и садится ко мне на колени,чтобы поднять лицо, и слизать с подбородка пролитое вино, которое, вроде бы, и не вино, и которое, тем не менее, ни один уважающий себя йог пить не станет. Более того, ни один уважающий себя человек его пить не станет. ну, мы-то знаем, что у меня с этим – самоуважением и прочим, - проблем никогда не было. Потому что у меня этого никогда и не было.   -         Судя по тому, как ты ведешь себя после моего ухода, это правда, - говорит Инна. -         Тебе-то какая разница? - спрашиваю я. -         Забудь, - предлагаю я.  -         Тем более, что ты и правда забыла. - говорю я. -         Да, я забыла, - забывает Инна.   А вот я не забыл. Вино с подбородка, огромные лапы елей – никогда не думал, что слово «лапа» так точно передает то, что у этих колючих деревьев на теле вместе ветвей, каменные фигурки, скверики, дачи-музеи писателей, солнце на листьях и просто Солнце. Правда, не наше, не южное, и не стамбульское – мягкое. Русское, великое солнце, высоко висящее солнце, высокомерное солнце, величавое солнце, солнце осени и огромных пространств, солнце на ее волосах, и снова вино, ужасное, отвратительное вино, к которому я, тем не менее, пристрастился.   -         Потому что, если бы я не пил тогда, - объясняю я. -         Я бы сошел с ума, - объясняю я. -         Настолько она была хороша... -         Так что спиртное было своего рода анестезией... -         Ну, или кактусом, который давали сжевать перед тем, как отправиться на свидание к богам... -         Чтобы их вид не слишком уж тебя шокировал, - говорю я.         -         Я даже думал о том, чтобы остаться с ней там, - признаюсь я. -         Она думала о том, чтобы остаться со мной, - говорю я.    -         Но... - говорю я   Мы, скорее всего, испугались. У меня оказалось какое-то пустячное дело в Кишиневе. У нее на это тоже нашлись дела в Москве - сессия, экзамен по японскому. У меня нашлась  куча дел. У нее нашлась масса дел. Кажется, она чуть-чуть обиделась, а я обиделся совсем уж, и мы решили друг друга переиграть ими, этими делами. Поэтому грохот поездов дальнего следования сменил ритмичный шум электрички, в вагоне которой время снова остановилось.   -         И я снова целовал ее. -         И она снова пила меня. -         А я пил ее. -         А время все не шло, не шло, и не шло.     Что же. Пришлось ему поспевать за нами. Я отвез ее к станции метро. Она поцеловала меня на прощание – нормально, а не клюнула, и не всосала; клюнуть или всосать – так делает подавляющее большинство женщин, понятия не имеющих о Прощальном Поцелуе, - и потекла вместе с толпой вниз. Сначала я еще мог разглядеть ее, ты же помнишь, она блондинка, а потом потерял из виду, потерял, потерял... А потом был самолет, немножко крови – вечные перепады давления, - вино от стюарда, шум, короткий сон, и снова дом. И ты, спросившая меня:   -         Как ты, милый?   На что я ответил:   -         Кажется, уцелел.   Знаешь, мне не было стыдно. Ни перед Апдайком, у которого я украл вино, которое мы пили изо рта друг у друга. Ни перед Фаулзом, у которого я умыкнул эту, последнюю свою фразу, которой здорово удивил тебя. Ни даже перед – о, да! и я бываю старомодным, - Пушкиным, у которого мы с ней украли эту осень.  Ни перед тобой – я вернулся счастливым, чуть грустным, и ты была счастливая, и чуть грустная, отчего мне подумалось, в каком осеннем лесу был роман у тебя, милая? Ни перед ней, потому что я еще не понял, что потерял ее навсегда, и мне казалось, что, возможно, мы еще не встретимся. Не раз.   -         А оказалось, что мы ни разу не встретились, - неудачно острю я. -         Никогда, - роняю я.    После чего оборачиваюсь, потому что она слишком долго молчит. Инна сидит все так же, подобрав ноги на кровать, и обхватив их. На лице у нее слезы.   -         Возможно, - говорит она зло, - это здорово тебя удивит... -         Но... - делает она паузу. -         Я очень любила тебя тогда. -         И никакого романа, - всхлипывает она. -         У меня еще не было, - говорит она. -         Когда? - спрашиваю я. -         Ну, тогда, - говорит она. -         Когда тогда? - улыбаюсь я. -         Ну, во время той твоей поездки, - говорит она. -         Милая... - мягко говорю я. -         Я не был тогда в Москве, - признаюсь я. -         Ну, когда сказал тебе, что еду туда, - напоминаю я. -         Тогда-то я туда не поехал. -         А в тот раз в Москве, - снова сажусь я. -         Я был, когда сказал тебе, что еду в Бухарест, - вздыхаю я. -         Но... - говорит она. -         Ты же уехал туда... -         Спустя... -         Это же было буквально... -         Через два месяца после того, как... - тихо говорит она. -         ... мы поженились, - говорю я. -         Через два месяца после того как мы поженились? - спрашивает она. -         Через два месяца? - смеется она. -         Твою мать! - говорит она. -         Прости, - говорю я. -         Ничего не понимаю, - не понимает она. -         Ты же любил меня? - спрашивает она. -         Конечно! - ведь я любил ее. -         Просто..., - пытаюсь объяснить я. -         Я еще не погрузился в тебя, понимаешь? -         Ну, настолько... -         Еще не влюбился, - сухо говорит она. -         Примерно так, - говорю я. -         Ты пойми, - говорю я. -         Страшно мужчине осознать, что эта – последняя, и других в его жизни не будет, - жалко оправдываюсь я. -         Прекрати ты жалко оправдываться! - говорит она. -         Твою мать!!! - говорит она. -         Два месяца! - говорит она.  -         И ты, это ТЫ, чтоб тебя, - говорит она. -         Жалуешься на МОИ измены?! - спрашивает она. -         Прости, - повторяю я.   Она молчит немножко, после чего спрашивает:   -         Могу я узнать... -         Можешь, - говорю я. -         Могу я узнать... - повторяет она. -         Можешь, - повторяю я. -         Почему ты не позвонил ей? - спрашивает она. -         Сейчас? - говорит она. -         Сто лет прошло, - говорю я. -         Я даже не помню но... - начинаю, было я. -         Прошу тебя, - спокойно говорит она. -         Скажи мне. Почему. Ты. Не. Позвонил. Ей. - говорит она.   -         Ты бы хотела, чтобы это случилось, да? - спрашиваю я. -         Ну, чтобы ты просто передала меня, как эстафетную палочку, и все были счастливы, - говорю я. -         Да? - спрашиваю я. -         Да, - говорит Инна. -         Я бы хотела передать тебя как эстафетную палочку, - говорит она. -         Женщине с которой ты был счастлив, - говорит она. -         Наверное больше даже, чем со мной... -         Чтобы и ты был счастлив... -         Чтобы мы все были счастливы.   Инна промокает глаза салфеткой, которую я молча даю ей. Я молчу.  Вопросительно смотрит на меня, скомкав салфетку. Молчу. Она поднимает брови.   Я вздыхаю.   - Я звонил, - говорю я.   ... Инна, оставив салфетку на кровати, встает и проходит в ванную. Умывается. Возвращается и удивленно глядит на раскрошенное у дверей лезвие бритвы.   -         Так, ерунда, - неудобно мне. -         Не успел убрать, - отвожу я глаза. -         Ну, и? - спрашивает Инна. -         Что, и? - спрашиваю я, все еще пряча глаза. -         Ты, чтоб тебя, звонил ей?! - спрашивает она. -         Да, - говорю я.   Я и правда звонил. Я напомнил про осень, про подмосковный лес, про электричку, про грохот, про вино, про поезда дальнего следования и электрички, про лапы елей, про сырость, про слюну, про любовь, любовь, любовь; про секс, про пружины, про кровать, про затекшую руку, про вздрагивания во сне, про свет Луны, про дела в Москве, и про дела в Кишиневе, а она все молчала, и тогда я решил пойти ва-банк, и напомнил было ей про две...   Но она повесила трубку.                                             ххх   -         ... вушку для птицы? - спрашивает он. -         Ловушку для птицы, - говорю я. -         Чувак, - говорит он. -         Чувак? - говорю я. -         Давай попробуем еще раз, - предлагает он. -         Давай попробуем еще раз, - уныло соглашаюсь я. -         Ты звонишь мне в три часа ночи, - начинает он. -         В три ночи, - соглашаюсь я, кивнув на часы. -         Чтобы.. - продолжает он. -         Чтобы.. - начинаю я. -         Спросить у меня бля, не знаю ли я, как делается ловушка для птиц?! - громко, пожалуй, чересчур громко, спрашивает он. -         Чувак? - спрашивает он. -         Да, - говорю я твердо. -         Не знаешь ли ты, как делается ловушка для птиц? -         А если бля не знаешь, то подними свою ленивую жирную задницу, и посмотри это в интернете, - говорю я. -         Там есть все! - напоминаю я. -         Ну, за исключением, может, фотографий твоей обнаженной бля сестры. -         Откуда мне знать, не выкладывали ли вы их туда, - хихикает он. -         Ха-ха, - говорю я.   Несмотря на то, что он – брат Инны, чувак вполне себе славный. Можно сказать, родственник. Ну, а кому еще я мог бы позвонить в три часа ночи, чтобы узнать, как нужно делать ловушки для птиц, и не прослыть сумасшедшим. Хотя...   -         Чувак, да ты совсем сумасшедший, - осторожно говорит он. -         Ты там поехал, да? - спрашивает он, хихикая. -         От тоски и любви по ней? - хихикает он еще раз. -         Боже мой, - мрачно говорю я. -         Это коронная фраза всех дебильных младших братишек всех телок, с которыми я расходился, - сообщаю ему я. -         Еще скажи, что я хотел трахнуть свою сестру в детстве, - смеется он, - и мы будем квиты. -         Нет, - говорю я. -         Промах! - ликует он. -         Ты хотел трахнуть свою сестру не только в детстве, - сообщаю я. -         Ты бы хотел трахнуть ее и сейчас. -         Бинго, - ликует он снова. -         И тем не менее, ты поехал, - роняет он. -         С чего это ты взял? - сидя на диване, мрачно обгрызаю я ноготь. -         Инна говорила, ты ей звонил, и нес какую-то чушь про заговоры, похищения, еще что-то. -         Да плевать мне, что она там говорила, дура клятая, бля, - завожусь я. -         Не заводись, чувак, - просит он меня. -         Ладно, - говорю я. -         И все же? - спрашивает он. -         И все же, говорю я. -         Ловушка для птицы.    Он вздыхает, и начинает стучать по клавишам. Нарочито громко, чтобы я слышал. Ничего, пусть старается. Он славный парень, надеюсь, мы с ним останемся друзьями. В конце -то концов он не виноват, что его сестра шлю... В общем, не виноват, что мы расстались. Да и, если честно, шлю.. оказалась не только его сестра, но и ее муженек. Я с удивлением думаю о том, что мысли об Инне не вызывают во мне боли. Сколько я здесь?   -         Полтора месяца, - говорит он. -         Что? - говорю я. -         Я говорю, - говорит он, - полтора месяца ты там пропадаешь, в этом Стамбуле, и ни хрена от тебя нет, никаких известий. -         ну, кроме того, что ты звонишь бросившей тебя жене и прогоняешь ей что-то про похищения и погони.  -         Подумаешь тут, что ты рехнулся, бля. -         Ты это с чего, чувак? - спрашивает он осторожно. -         Да я так, - вру я. -         Просто, чтобы привлечь к себе ее внимание... -         А! - радуется он. -         Ну, тогда все обстоит лучше, чем могло бы. -         Лучше быть дураком, чем сумасшедшим, - делает вывод он. -         Ты ищешь информацию? - спрашиваю я. -         Я ищу, - ищет он.   Пусть ищет. Я думаю. Думаю вот о чем – раз уж все умерло, а после нашего с Инной последнего разговора, пусть на о нем и не подозревает, все и правда умерло, навсегда, то надо обставить прощание надлежащим образом. Попрощаться по – людски. И, коль скоро она не берет трубку, когда я звоню, придется написать ей письмо. А так как из номера я выходить пока все еще не решаюсь, то пришлось придумать не совсем обычный способ отправки корреспонденции. Кстати, о номере. Чем дольше в нем находишься, тем меньше хочется его покидать; он будто обессиливает меня, и втягивает. Странное равнодушие посещает меня все чаще. Иногда мне кажется, что еще немного, и я растворюсь здесь. Стану призраком. Типа Элвиса, который буянит в ванной, где его нашли. Причем без самоубийств и прочего дерьма. Я просто растворюсь здесь, вот и все. Это очень странно. Особенно ночью, когда я сижу перед зеркалом, и пытаясь хоть что-то сообразить.   Но об этом мне придется подумать позже, если, конечно, я еще смогу это сделать. А сейчас речь об отправке корреспонденции. Эта удивительно удачная идея осенила меня вчера утром. Я приоткрыл занавеску – ну, совсем чуть-чуть, - и раскрыл окно. Тоже ненамного. Ну, ради свежего воздуха. Потому что с кондиционером что-то случилось. А чинить его они вроде как отказываются. Говорят:   -         Бульбырбульблу! -         В смысле? - спрашиваю я. -         Бульбульбуль, - говорят они.   И голос у этого парня с рецепции такой жесткий. Видно, хотят меня выкурить, а как – не знают. Деньги-то за номер идут. Ха-ха бля! Тоже, небось, в сговоре с теми, которые Рокси-то умыкнули. Но ничего. Скоро помощь придет. Терпи, Рокси!   В общем, я открыл окошко, и осторожненько, - сидя на полу, - подышал кислородом. Тут-то он и сказал мне:   -         Мяу!   Да нет, не кислород. вы что, совсем меня за психа принимаете?! И не кот, хотя это, - учитывая, что он сказал «мяу», - вполне мог бы быть кот. Мяу сказал скворец. Обычный бля скворец, из тех, что прыгали на дереве напротив моего дома, когда я пил кофе, глядя на парк. Черный скворец с желтым клювом. Я и не знал, что в Стамбуле есть скворцы, лениво подумал я... И тут меня осенило. До того времени, как они улетят в наши края, осталось всего пару дней. Значит, можно поймать одного скворца, прикрепить ему к ноге, - ну, или куда там? - записку, и все! А еще лучше две. Одну – Инне, а одну – кому угодно, кто в состоянии добраться до телефонной будки, и позвонить в Интерпол. Разумеется, первым делом я попытался поймать скворца. Найти с ним общий бля язык.   -         Мяу! - сказал я ему. -         Мяу! - сказал он мне. -         Я вовсе не собираюсь тебя жарить! - сказал я. -         Мяу! - недоверчиво ответил он. -         Цып-цып, - сказал я, и насыпал на карниз крошки. -         Мяу! - ответил он, отскочив от меня подальше. -         Жри, - радушно предложил я. -         Мяу! - отверг угощение он. -         А, вспомнил, - вспомнил я. -         Ты же ничего кроме червяков не жрешь, - вспомнил я кое что из рациона скворцов. -         Но где достать червя? - спросил я себя. -         Мяу? - спросил он меня. -         Мяу, мяу, - незаинтересованно ответил я. -         Мяу, - расслабился он.  -         Мяу, мяу, - сказал я, и отвернулся. -         Мяу, - сказал он, и прыгнул вперед. -         Мяу...   Тут бля и наступил час «икс!!   Я одним рывком буквально ввалился в открытую щель окна, и, удерживая себя одной рукой за батарею, другой широким гребком схватил скворца. Думаете, я жалкий неудачник, промахнулся мимо, и облажался? А вот и нет! Я практически поймал его! По крайней мере, рука скользнула по его удивительно жесткому – видимо, оперение? - боку, и скворец затрепыхался в моей ладони. И я, наполовину вывесившийся из окна, начал вползать обратно. Тут-то и случилась беда! Гребанная батарея автономного отопления, конечно же. не выдержала моего окрепшего из-за тренировок тела. Нет, она не вылетела из стены. Она просто поползла из нее. Вслед за мной. А я висел головой вниз. С пятого бля этажа.   -         Мяу! - сказал скворец. -         Сучонок! - сказал я. -         Мяу! - сказал он, и посмотрел на меня даже несколько заинтересованно. -         Ууу-бля! - горько сказал я. -         Мяу! - сказал он, и я прекрасно понял, что он хотел сказать. -         Ты вывешен из окна уже больше, чем наполовину, - сказал он мне, хоть это и прозвучало как «мяу». -         Ну, что, выбирай, - сказал он. -         Я или жизнь, - мяукнул он. -         Жизнь бля, - сказал я.    Правда, сказать не сделать. И после того, как я отпустил эту чертову птицу, которая затрепыхалась надо мной, осыпая меня тысячей скворцовых ругательств, в номере я не очутился. Никакого чуда. Пришлось вползать обратно на пальцах рук, отталкиваясь от карниза, прилипнув к нему животом, держась за медленно выходящую из стены батарею. Когда я вполз обратно, -- мокрый и обессиленный - было уже девять утра. Вылетел я в семь. Так что путешествие было долгим. К счастью, это был выходной. Никто и не заметил. Ну, кроме скворца, разумеется. Что же. Я решил, что второй раз буду более подготовлен.   -         Нашел! - радостно восклицает братец Инны.   Конечно, я мог бы поделиться историей с Рокси и с ним, но, боюсь, отсутствие воображения – это у них семейное. Ничего бы я этим не добился, кроме того, что число людей, считающих меня психом, увеличится с одного до двух. Вернее, с одной до двух. Поэтому...   -         Давай, - прошу я. -         Ловушка для птиц, - медленно читает он. -         Я понял, - терпеливо говорю я. -         Для построения ловушки в первую очередь нам понадобится крепкая основа, - говорит он. -         Усек? - спрашивает он. -         Было бы замечательно, если бы ты пояснил, какая, - иронично замечаю я. -         Юморист, бля, - говорит он. -         Терпение, - просит он. -         Лучше для этого применять коробки из под молока, - читает он. -         Недурно, - вспоминаю о новых туфлях, которые взял с собой в коробке из-под обуви. -         Склеим листы, чтобы получилась квадратная труба, - читает он. -         Я думал, труба на то и труба, чтобы быть круглой, - замечаю я. -         Квадратная труба, - терпеливо повторяет он. -         Теперь вырежем сектор с одной стороны, где будет вход для птиц и надрежем уголочки с другой стороны, чтобы их склеить, медленно читает он. -         Ты что -нибудь понял? - спрашивает он. -         Ни хрена, - говорю я. -         Я тоже, - говорит он.  -         Именно поэтому лучше сразу брать готовые коробки, - зачитывает он со смехом. -         Но здесь главное понять идею! - восклицает он. -         Далее нам понадобиться дверка к ловушке, и мы вырежем ее под форму коробки. Внизу она должна крепиться к коробке и свободно опускаться и подниматься, как на петлях. Ясно? -         В целом, да, - отвечаю я. -         Говори помедленнее, я записываю, - прошу я. -         Нам по-на-до-би-тся... - читает он по слогам... -         Да хватит бля! - не выдерживаю я. -         Ладно, ладно, - хохочет он. -         Нам понадобится дверка к ловушке. Внизу она должна крепиться к коробке и свободно опускаться и подниматься , как на петлях, - читает он. -         Эй, эй, - говорю я. -         Про дверку от ловушек уже было. -         Да? - удивляется он. -         Точно! - восклицает он.   Я перевожу дух. Господи, почему ты обрек меня на общение с этим тупицей? Но у меня нет выхода. Компьютер с интернетом только на рецепции. В номере интернет есть, но мой сломавшийся ноут-бук – бесполезная игрушка.   -         Теперь прикрепим к этой дверке веревочку и пропустим ее через в отверстие, сделанное в верхней задней части коробки. Она необходима для подъема двери, когда там будет находится... - читает он. -         Дичь! - давится он от смеха. -         Слушай! - угрожающе говорю я -         Бля буду, так здесь и написано, - клянется он. -         Дичь, - повторяет он со смехом. -         Крючок предлагаю изготовить из обычной иголки, - говорит он. -         Да плевать мне, что ТЫ предлагаешь! - ору я. -         Эй, я просто читаю! - орет он. -         Не я предлагаю, а этот чувак, который съехал бля с катушек, как и ты, и придумал способ ловить грачей коробкой из-под молока! - орет он. -         Ладно, - говорю я. -         Прости, - прошу я прощения. -         Иголку, - продолжает он, - раскалив и загнув ее. -         Позже крючок будет полностью скрыт приманкой и не сможет причинить вред птице.... -         Крючок необходим лишь для того, чтобы не воровали приманку... -         Кто? - утомленно спрашиваю я. -         Кто бля будет воровать приманку для скво... Неважно. Для птиц. -         А я знаю? - смеется он. -         Дальше? - спрашивает он. -         Дальше, - говорю я. -         Так выглядит ловушка изнутри, - говорит он. -         Как? - спрашиваю я. -         Ну, так – снова хохочет он. -         Бля... - говорю я. -         Если вырезать на боковой стенке небольшие отверстия, птица будет смелее заходить в коробку, так как она будет не замкнутой, а с просветами, - сообщает мне братец Инны. -         Спасибо, - тороплюсь записать я. -         Коробка крепится или клеящимися материалами или кнопками к дереву к оконной раме, - читает он. -         А если оконная рама не из дерева? - спрашиваю я. -         Ну, придумай что-нибудь, Генрих, - говорит он. -         Генрих? - спрашиваю я. -         Генрих-Птицелов бля, - ржет он. -         Коробка не нуждается в сложных узлах и креплениях, - говорит он. -         Себестоимость коробки практически нулевая! - радуется он. -         Вам остается только надеть на крючок какую-нибудь приманку типа сала... -         Какое бля сало? - спрашиваю я. -         Я в Стамбуле, откуда здесь сало? - говорю я ему. -         Сало для синиц, - говорит он. - Ты идешь на синицу? -         Нет, я иду не на синицу, - похоже, я устал от него. -         Надо ждать, пока кто-нибудь залетит, - читает он инструкцию дальше. -         Так как модель несовершенна, - хихикает он. -         ... придется держать веревку до того, как птица будет вынута из коробки, - говорит он.  -         Ну, можно еще сделать систему автозацепа... -         Это как? - спрашиваю я.  -         Это когда дергается крючок, зацепка отскакивает и подпружиненная дверь захлопывается, - отвечает он. -         Пружины нет, к черту. -         Ну, остается только дать совет как вынимать птиц. Для этого я советовал бы перед открытием двери, одевать мешок (пакет) на коробку, - заканчивает он чтение. -         Это все? спрашиваю я. -         Ну, почти, - отвечает он. -         Что еще? -         За час можно поймать около 5 синиц... - говорит он. -         ПРОВЕРЕНО!!! - ржет он в голос.   Я кладу трубку.   Я достаю из шкафа коробку из-под обуви. Долго думаю, чем заменить клей, после чего меня осеняет. Достаю из мини-бара плоскую баночку приторного клейкого меда.   Я беру крепкую основу.   Я делаю дверку к ловушке, и вырезаю ее под форму коробки. Я креплю ее внизу к коробке и дверца свободно опускается и подниматься.   Как на петлях.   Я прикрепляю к этой дверке веревочку. Я пропускаю ее через в отверстие, которое сделал в верхней задней части коробки. Она понадобится мне, чтобы поднимать двери ловушки.   Ну, когда там окажется дичь.   Я достаю иголку из своего дорожного набора, и согнув ее кое как, раскаляю спичками, после чего придаю нужную форму окончательно. Я вырезаю на боковых сторонах ловушки отверстия, чтобы скворец мог зайти в ловушку свободно и безбоязненно.   Я прикрепляю ящик к карнизу, и протягиваю веревку от дверцы к кровати. Я сажусь на кровать, скрестив ноги, и начинаю ждать, чтобы дернуть за веревку, когда птица зайдет в ловушку.   Я жду час, два, пять. Я жду до следующего утра.   В четыре тридцать, когда светает, на карниз прилетает скворец. С другой стороны отеля расположен парк, наверное, они там ночуют. Скворец явно не тот, что вчера. Нынешний покрупнее. Он стоит на подоконнике, щелкает своим желтым – как кофта Маяковского бля – клювом, - и говорит.   - Мяу! - говорит он. -  Ну, - шепчу я. -  Мяу-мяу! - говорит он. -   Заходи, - прошу я. -   Мяу, - говорит он.   Я затаил дыхание. Скворец подходит к ловушке. Я напрягаю руки. Скворец отходит от ловушки. Я расслабляюсь. Скворец улетает. Возвращается через час. С подружкой. Ну, я предполагаю, что с ней. Отлично, бля!   Скворцы заходят в ловушку.   Я дергаю за веревку.   Ловушка захлопывается. Веревка отрывается. Я говорю – бля. Ловушка падает... но, зацепившись за край подоконника, застывает. В коробке трепыхаются птицы. Чтобы достать их, мне придется повторить подвиг с батареей и вылазкой из окна.   -         Мяу-мяу! - говорят скворцы. -         Мяу, - плачу я. -         Мяу, - неумолимы они. -         Но... - говорю я. -         Бля! - говорят они. -         Мяу, - соглашаюсь я.   И, вздохнув, лезу в окно.                                           ххх   Убейте меня кто-нибудь! Бля! Пекарь, который собирался продать Рокси, вовсе не собирался ее продавать! Как же получилось, что он ее продал? Ну, если по правда, он ее и не продал! Ах я, кретин! Да и чувак, которого я принял за мафиози, вовсе не мафиози! Он порядочный... Как же так получилось? Да еще и эти скворцы гребанные! Слава богу, они еще не улетели, и я готов памятник им бля за это поставить. Хотя еще день назад убить их готов был за то, что они не поднимаю свои черные тощие задницы от крыш отелей. Но обо всем по порядку.   Первое и самое важное – Рокси вовсе не собирались продавать. Узнал я об этом совершенно случайно. Канал, по которому крутили это шоу, он вдруг исчез из сетки. Ну, плохи дела моей девочки, думаю я. А тут еще эти проклятые скворцы, которых я, - едва не свалившись, - вытащил из гребанной ловушки, и прикрепил каждому на ляжку записку. И вот, я себя едва не угробил ради этого, а они... не улетают! Не улетают, и все тут! И каждое утро, в наглую, тусят на подоконниках. Правда, не на моем уже, а в отеле по соседству. Чирикают и прыгают. Попрыгунчики бля. И я гляжу на них, и едва не плачу. Потому что два моих послания, которые эти гребанные скворцы за пару недель должны донести до Европы, гласят...   «Инна, здравствуй. Знаешь, я был поражен, увидев здесь тех самых скворцов, которые прилетали к нас с тобой. Помнишь, на ветви дерева, что у окна на кухне? Ты еще спрашивала, что это за птицы. Так вот, я и подумал – а что, если передать записку тебе с одним из этих скворцов? Уверена, ты заметишь ее, и заинтересуешься. но я, впрочем, не об этом. А о чем? А, да! Инна. Я хочу сказать тебе спасибо за все то, что у нас было. Надеюсь, у тебя все хорошо. У меня, по крайней мере, точно хорошо. Прости меня за то несколько эксцентричное поведение, которым я тебя так огорчил. Впредь обещаю держать себя в руках. Разойдемся же с миром. Надеюсь, ты примешь мои извинения. Целую тебя по-братски. Сложи мои книги, пожалуйста, в коридоре – я, когда приеду, зайду забрать их. Спасибо. У меня начинается новая жизнь и я счастлив. Надеюсь, ты тоже. Пока-пока».   Это первая. Я не то, чтобы счастлив, но ведь как скажешь, так и заживешь, да? Я довольно долго был на дне. Пора выныривать.   «Если вы читаете эту записку, то можете оказать услугу человеку, жизнь которого находится в смертельной опасности. Знайте, что в Турции, в городе Стамбул, ... числа ... месяца была похищена женщина, по имени Роксана. Выглядит она примерно следующим образом... Все это случилось... Информируя вас о... Обратиться в ближайшее отделение Интерпола, немедленно!»   Это, стало быть, вторая записка.   И вот, я сижу на кровати, и, едва не плача, гляжу, как они, эти скворцы, прыгают по подоконнику, вместо того, чтобы лететь с моими посланиями через море. Бестолковые птицы! Щелкаю включателем, совершенно машинально, и – оп-па, - слышу ужасно грустную смешную турецкую музыку. И кого же я вижу? Рокси!   -         Бульбульбуль! - говорит она, улыбаясь. -         Рокси! - ору я. -         Где ты?! - ору я. -         Я спас тебя?! - не верю я своим глазам. -         Тырбырпыр, - говорит она ласково. -         Тырбырбыпр, - говорю я, лыбясь до ушей.    После чего могу видеть, в какой, собственно, обстановке находится моя ненаглядная красавица. Если это и бордель, то довольно хороший, признаю я. По крайней мере, хрустальная люстра на потолке явно стоит дороже, чем вся гостиница, в которой я нахожусь. А это не самая плохая гостиница. Так... Ковры шикарные, мебель – старинная, на столике чай и какие-то их приторные сладости... Официант... Официант?! Официант разливает чай, и моя Рокси, моя милая турчанка, садится, взяв пирожное двумя пальчиками.   -         Эй, эй, - говорю я. -         Рокси, если ты будешь лопать этот концентрированный сахар, - предостерегаю я. -         То раздобреешь, как французская молочница, - говорю я. -         Бульбульбуль, - ласково говорит она мне. -         Ну, ладно, - нехотя говорю я. -         Одно можешь, скушать. -         Быльбыльбуль, - благодарит она меня и лопает пирожное, и потом берет еще одно. -         Бульбульбуль, - ласково говорит ей мафиози, который заходит в комнату. -         А, - напрягаюсь я. -         Бульбульбуль, - щебечет Рокси, которая, судя по всему, рада старикашке. -         Эй, эй! - привстаю с кровати я. -         Ата ата, - щебечет Рокси. -         Бля, - сажусь на кровать я. -         Бульбульбуль, - довольно говорит старикашка.     И мне становится по-настоящему стыдно. Жуть как стыдно! Ведь  «ата» по ихнему это вроде как «отец». Поэтому их Папу на Все Времена и назвали Ататюрком. Типа отец всех турок. А этот турок, стало быть, отец всего одной турчанки. Но какой! И тут до меня доходит. Все бля доходит.   -         Бульбульбуль, - говорит Рокси папе. -         Бульбульбуль, - говорит он, и я вижу его непредвзято.   Пожилой джентльмен, прекрасно сохранившийся, ходит, небось, в спортивный зал и солярий. Морщин немного, но выглядят они благородно. Великолепный белый костюм – а ведь белое мало кому идет! - скромные, но значительные золотые украшения. Он выглядит как английский аристократ на пенсии! И он ее отец. Ах я, мудак! Как же я сразу не понял? Да это же папаша, потерявший Рокси в детстве. Теперь он ее нашел благодаря этому пекарю, и девочка будет как сыр в масле кататься!   -         Бля, прости, - говорю я Рокси. -         Бульбульбуль, - говорит она. -         И вы это... простите, - блею я. -         Бульбульбуль, - сдержанно отвечает аристократ. -         Бульбульбуль, - говорю я.   После чего звоню на телевидение.   -         Бульбульбуль, - говорит та самая, с которой я разговаривал в прошлые разы. -         Гм, - говорю я. -         Буль? - смешливо спрашивает она. -         Я насчет Рокси, - стыжусь я. -         О, Роксолана! - говорит голосок. -         Ага, - подтверждаю я. -         Вы это... простите, - извиняюсь я. -         Бульбульбуль? - спрашивает она. -         Эээ Рокси, - говорю я. -         Сори, рили сори, - сожалею я. -         Рили Сори Роксолана? - недоумевает голос. -         Да, - говорю я. -         Бульбульбуль, - щебечет она. -         Ну, до свидания, - прощаюсь я.   Вешаю трубку, и слышу стук в окно. На карнизе пляшут скворцы. И на ляжке у одного из них прикреплено мое дебильное письмо Интерполу. И, хоть я не экстрасенс, у скворцов такой вид, как будто они вовсе  бля не собираются в далекое - предалекое путешествие. И я вдруг понимаю – осеняет, как с Рокси – что они у не улетят. Потому что две разумные птицы могут залезть в сраную подозрительную коробку только в одном случае. Чтобы свить гнездо. А с потомством скворцы не путешествуют. Как, впрочем, и любые разумные существа. Стало быть, мои записки останутся в Стамбуле. И рано или поздно попадут кому-нибудь в руки... Скворцы скачут. О...   -         Нет, - говорю я. -         О, нет, - говорю я. -         Пожалуйста, - говорю я. -         Мяу, - говорят они.   Что же...   Я достаю из шкафа остатки коробки из под обуви. Долго думаю, чем заменить клей, потому что баночка приторного клейкого меда из мини-бара ушла на предыдущую ловушку. Наконец, меня осеняет. Я сшиваю коробку нитками из дорожного набора.   Я беру крепкую основу.   Я делаю дверку к ловушке, и вырезаю ее под форму коробки. Я креплю ее внизу к коробке и дверца свободно опускается и подниматься.   Как на петлях.   Я прикрепляю к этой дверке веревочку. Я пропускаю ее через в отверстие, которое сделал в верхней задней части коробки. Она понадобится мне, чтобы поднимать двери ловушки.   Ну, когда там окажется дичь.   Я достаю вторую – и последнюю - иголку из своего дорожного набора, и согнув ее кое как, раскаляю спичками, после чего придаю нужную форму окончательно. Я вырезаю на боковых сторонах ловушки отверстия, чтобы скворец мог зайти в ловушку свободно и безбоязненно.   Я прикрепляю ящик к карнизу, - скворцы взлетают, но через пару минут снова садятся, -  и протягиваю веревку от дверцы к кровати. Я сажусь на кровать, скрестив ноги, и начинаю ждать, чтобы дернуть за веревку, когда птица зайдет в ловушку.   Я жду всего полчаса.   Скворцы садятся и начинают мяучить. Они смотрят на меня с подозрением. Один раз их уже прокатили. С коробкой. Эта коробка – еще хуже предыдущей. На ней буквально написано по скворечьи - «засада». Но зов мамы-природы все же силен. Сначала в коробку забирается один скворец. Потом другой. Ну, то есть, другая. Скворцы в коробке.   Я дергаю за веревку. Дверь захлопывается. Птицы возмущенно ругаются. Я их понимаю. Обломаться дважды. Правда, я ничем не умнее скворцов. Ловушка слишком легкая. Птицы бьются. Ловушка начинает падать. Она сползает краю карниза и буквально повисает на нем.    -         О, Боже, - говорю я. -         Мяу! - говорят скворцы. -         О Боже, - говорю я еще. -         Мяу! - говорят скворцы. -         Нет, пожалуйста, - говорю я. -         И? - говорят скворцы.   Даже не вздохнув, я лезу в окно.                                                 ххх   Конечно, я справился.   Четыре часа уходит у меня на то, чтобы вытащить ловушку. Карниз еле держится, поэтому продвигаться приходиться со скоростью вдвое медленней, чем у улитки. И это не преувеличения, я потом посчитал. Достав ловушку указательным пальцем правой руки, я почувствовал, что батарея вылетела, наконец, из стены. Это дало мне чудесную возможность проехаться пару сантиметров на локтях по ровной стене. Удержался я лишь на согнутой ноге. Скворцы меня всячески поддерживали. Ругались, трепыхались, один раз клюнули палец, до крови.   Почему я полез туда третий раз?   -         Знаете, парни, - сказал я скворцам, когда все кончилось. -         Как-то я здорово нажрался, и отключился, - рассказал я им. -         Ну, сами понимаете, вечеринка, угол, все дела, - объяснил я. -         И включился только глубокой ночью, от голосов, которые обсуждали, как меня лучше спустить в воду, - говорил я, снимая записки со скворцов. -         Мне казалось, что это пьяный сон, а все обстояло куда хуже... -         Я валялся на берегу нашей чудесной городской реки, парни, и меня обступили бродяги... -         ... те самые, десять которых я мог бы голыми руками убить, будь я в форме. -         ... и будь я не в форме. -         Но меня вообще не было.  -         И они обсуждали, как меня лучше бросить в воду, после того, как ограбить. -         Просто бросить в воду, или ударить по голове, а потом бросить в воду. -         Мяу, - говорили скворцы. -         Мяу, - скворцов эта история, похоже, ничуть не интересовала. -         Мяу, - кивал я. -         И все же. -         Когда я включился, они стояли вокруг меня и Луна, полная Луна, светила мне в лицо. -         Она позвала меня, понимаете? -         Мяу, - понимали скворцы. -         И когда один из бродяг наклонился, потому что они решили что, все же, с камнем надежнее, - вспоминал я. -         Я ударил ногой его, и не промазал, и это меня спасло. -         Потому что если бы я промазал, камень бы достиг моей головы, а я был слаб, ужасно слаб, понимаете? -         Ну, а когда я попал, оцепенение словно спало, и они просто разбежались, - сказал я. -         Причем оцепенелым был не только я, - признался я. -         Оцепенел я, оцепенели они, оцепенела вода, оцепенел весь мир. -         Это луна заставила нас быть такими, - тихо добавил я. -         И вот с тех пор, парни, - поделился я со скворцами. -         Я не бросил пить, как вы могли бы ожидать... -         А наоборот, время от времени приходил туда, пьяный, и ложился. -         Что-то просило меня сделать это. -         Как и что-то, что попросило меня полезть в окно, - закончил я. -         Мяу, - сказали скворцы.  -         Проваливайте, - сказал я.   Они так и сделали.     А я встал и начал разоружаться. Во-первых, снял с двери цепочку. на дверь цепочку. Боже, какой идиотизм! Цепочка... Оттащил от двери тяжеленное кресло. Порвал и снял скотч, который наклеил на щель между косяком и дверьми. Отвязываю ручку двери от очень тяжелой кровати.   -         Еще, еще, еще! - прошу я себя. -         Что же я здесь еще намутил?! - пытаюсь сориентироваться я. -         А бля! - вспоминаю, но чересчур поздно, я.   Я ведь, мать вашу, стою на мелких осколках лезвий, которые раскрошил у двери. И пол уже красный.   Добро пожаловать в ад, придурок!   Отскочив, я долго и муторно вынимаю из подошв осколки. Замазываю ноги йодом. Жду, когда он подсохнет, и надеваю носки. Собираю осколки, и бросаю в ведро. Отдергиваю шторы. Распахиваю окна. А вот и она. Полная Луна светит мне прямо в окно. О чем она хочет мне сказать? Ах, да!   Вспомнив, бегу в ванную. Вынимаю кучу осколков из вентиляционной трубы. Прибираюсь немного в номере. После чего долго думаю. Записку Интерполу я порвал. А вот Инне...   «...ще спрашивала, что это за птицы. Так вот, я и подумал – а что, если передать записку тебе с одним из этих скворцов? Уверена, ты заметишь ее, и заинтересуешься. но я, впрочем, не об этом. А о чем? А, да! Инна. Я хочу сказать тебе спасибо за все то, что у нас было. Надеюсь, у тебя все хорошо. У меня, по крайней мере, точно хорошо. Прости меня за то несколько эксцентричное поведение, которым я тебя так огорчил. Впредь обещаю держать себя в руках. Разойдемся же с миром. Надеюсь, ты пр...»   Мне бы хотелось, чтобы она прочитала ее. Но как? Я гляжу в окно, и Луна подмигивает мне. Полнолуние. На что она намекает? Полная Луна. Серебристая луна. Серебристая, как воды...   -         Ну, конечно! - говорю я. -         Спасибо, - говорю я Луне. -         Не за что! - говорит она. -         Чмоки! - говорю я.   После чего выпиваю пластиковую сока из мини-бара, и запихиваю туда записку, свернув ее трубочкой. Ставлю сто к одному, что местная канализация связана с морем. Как и везде. Все говорят, что уж их-то канализация не в море идет, но все врут. Итак. Если смыть бутылку в унитаз, то она попадет в море. А уж оттуда, чем черт  не шутит, в Днестр. А уж он-то, как и везде, тоже соединен с водопроводом. И, кто знает, может быть, когда-нибудь, Инна...   Я смываю бутылку в унитаз.                                         ххх   Под утро бутылка всплывает.   Вместе со всем говном этой гостиницы.   Я, обмотав руки полотенцами, пробиваю засор. Рукой, потом ершиком, затем снова рукой. И, знаете, за часок-другой справляюсь. Долго мою пол. Купаюсь. Бреюсь. Оттираюсь.   Вся эта история с водопроводом не портит мне настроения. Ведь в бутылке, которую я раскрыл, чтобы выбросить записку, была бумажка. Ну, да. Только совсем другая бумажка. Там было написано слово. Всего одно слово. Там было написано:   «Принято».   И подпись. «И».   Да и потом. Сегодня особенный день.   Воскресенье!   -         ... привет всем, - говорит блондинка, похожая на Ксюшу из «Блестящих». -         ... всем кто отслужил, служит, или только собирается защищать границы нашей родины, - говорит моя любимая блондинка. -         ... специально для них эта песня! - говорит она. -         Чмоки, солдаты! - говорит она. -         Чмоки, подружка! - говорю я ей.   И кончаю прямо под экран! После чего вырубаю телевизор. Открываю дверь и, осторожно – болят ноги, израненные лезвиями; болит тело, измученное гимнастикой за окном, болит все, - выхожу в коридор.   ... улица ослепляет меня.   Слишком много людей, слишком много запахов, слишком много солнца.   Пошатываясь, я бреду вниз. Где-то здесь у них должно быть море. По пути, - то ли у розового сада, то ли у сада из роз, - мне навстречу идет красивая, ухоженная женщина лет сорока. С густыми черными волосами. Высокой грудью. Полными бедрами. Эффектная. В хорошем костюме, достаточно строгом, но не слишком закрытом. Ее колени, по крайней мере, я мог увидеть. Роскошные ноги. Роскошная женщина.   Я, конечно, сразу понял, что это она.   -         А, Рокси, - сказал я. -         Привет, - сказал я.   Она ничего не сказала. Прошла мимо. Но я, конечно, обернулся. И увидел, что обернулась и она. И, знаете, настроение у меня сразу поднялось. Ведь...   Она мне улыбнулась!   Я еще долго шел, как Тяни-Толкай с двумя головами, ногами в одну сторону, лицом в другую. Пока Рокси не растворилась где-то в толпе. А когда глянул перед собой, был уже мост через дорогу и море. Это был Золотой Рог и Золотой Рог шумел. Пароходы гудели, рыбаки забрасывали удочки, продавцы жареной рыбы орали, разбрызгивая слюну и лимонный сок, чайки кричали, волны плескались, и я перелез парапет на пристани, чтобы окунуть руки в воду, и сделал шаг на камне, но покачнулся, потому что очень ослаб и отвык двигаться, -  да так пошатнулся, что едва не упал. Что же.   Придется учиться ходить заново.                                          Владимир Лорченков родился в 1979 году в Кишинёве. Русский молдавский писатель и журналист. Вырос в Забайкалье, Заполярье, Венгрии и Белоруссии. Когда ему было 12 лет, семья вернулась в Кишинёв. Окончил факультет журналистики Молдавского государственного университета, работал журналистом в периодических изданиях Молдавии, в настоящее время работает PR-менеджером в туристической компании в Кишиневе. Впервые опубликовался как прозаик в 2002 году. Лауреат премии «Дебют» (2003) в номинации «Крупная проза», шорт-лист в номинации «Малая проза» (2001), шорт-лист Русской премии (2006). Лауреат «Русской премии» 2008 года в номинации «Большая проза» за повесть «Там город золотой» (издана под названием «Все там будем»). Автор девяти книг: сборник «Усадьба сумасшедших» (2004), «Самосвал» (2007), «Все там будем» (2008), «Букварь» (2008), «Время ацтеков» (2009), «Прощание в Стамбуле» (2009), «Большой куш» (2009), «Клуб бессмертных» (2009), "Галатея, или последний роман для девственников" (2010), "Табор уходит" (2010), "Молоко и мёд" (2010).